Кира вернулась засветло, Платонов даже еще не успел начать беспокоиться за нее. Увидев оклеенную новыми обоями кухню, она восторженно всплеснула руками:
– Как хорошо! Правда, Дима? Красота какая!
Он собрался было начать выполнять данное ей утром обещание о том, что с сегодняшнего вечера все будет по-другому, поэтому подошел сзади и обнял ее, словно ненароком коснувшись груди под свободным толстым свитером. Из его намерения, однако, ничего не вышло, потому что Кира рассмеялась и выскользнула из его сомкнутых рук.
– Платонов, почему у тебя прилив нежности случается тогда, когда мне нужно бежать? Утром я из-за этого чуть на электричку не опоздала.
– А сейчас куда ты торопишься? – спросил он недовольно и смущенно.
– В душ. Я же тебе говорила, я после дачи всегда грязная и потная. Попробуй потаскай две десятикилограммовые сумки быстрым шагом, я посмотрю, сколько ты без душа протянешь.
Она закрыла за собой дверь в ванную и щелкнула задвижкой. Снова раздалась череда знакомых звуков – «молния» на джинсах, заколка, магнитная присоска, шуршание, вода, падающая из душа на дно ванны. Сегодня, однако, шум воды, беспрепятственно падающей вниз, раздавался дольше обычного. Платонов представил себе, как Кира, уже раздевшись, вдруг обессиленно присела на край ванны. Ей стало плохо?
Он подошел к двери и прислушался. Стонов, кажется, нет. Плачет? Тоже не слышно.
– Кира! Все в порядке? – громко крикнул он.
– В порядке, – тут же отозвалась она.
Ему показалось, что голос ее прозвучал прямо у него над ухом. Наверное, Кира стоит у самой двери и разглядывает себя в зеркале. Может быть, пробует новую прическу? Или озабоченно рассматривает недавно появившиеся морщинки возле глаз? Ах, эти женщины!
Наконец характер шума изменился, Кира встала под душ, и Платонов успокоился. Он думал о находящейся в нескольких метрах от него обнаженной ослепительно красивой женщине и не подозревал о том, что часы начали отсчитывать последние трое суток, отведенные ему «заказчиком».
В ночь с субботы на воскресенье, с восьмого на девятое апреля, Настя проснулась в четвертом часу и уже не смогла уснуть. Еще с вечера она приняла снотворное, надеясь, что мозг сможет отдохнуть хотя бы семь-восемь часов, но ничего из ее затеи не вышло. Снотворное подействовало лишь около половины первого, а в четверть четвертого сердце начало гулко колотиться о грудную клетку и глаза открылись сами собой.
Настя знала, что легко поддается жалости. Но пока она находится во власти этого мягкого сентиментального чувства, она вольно или невольно старается избирать методы работы, этому чувству соответствующие. Если же ей доводилось впасть в ненависть и ярость, то она начинала крушить все подряд, не глядя на часы, забывая о приличиях и не испытывая ни голода, ни усталости.
Убить мальчишку, семнадцатилетнего пацана! И хотя Настя уже знала, что этот мальчишка – внук самого Трофима и что на даче его дожидалась двадцатидвухлетняя любовница, все равно погибший был несовершеннолетним подростком, почти ребенком. И даже если все жертвы снайпера не случайны, если за каждой из них стоит совершенно конкретный оплаченный кем-то замысел, если гибель внука – расправа с самим Трофимом, если все эти убийства являются лишь проявлением местных мафиозных войн и криминальных разборок, все равно этого допускать нельзя. Нельзя убивать подростков.
Среди ночи Настя Каменская проснулась с мыслью о том, что она должна достать этого проклятого снайпера. Она должна. Должна.
Надеяться на то, что удастся уснуть, было глупо. Она вылезла из-под теплого одеяла, закуталась в длинный махровый халат, натянула на ноги толстые шерстяные гольфы и поплелась на кухню. Через несколько минут закипел чайник, Настя сделала себе огромную чашку кофе, вытянула ноги, положив их на вторую табуретку, закурила и стала разглядывать принесенную с работы фотографию, которую ей в пятницу дал Олег Зубов.
Оперативники в Уральске по просьбе московских коллег побывали дома у Агаевых и пересмотрели все до единой книжки и альбомы для рисования, принадлежащие маленькой дочке Славы Агаева, в поисках странички с отрезанным краем. Им не удалось ничего найти. Более того, полученные образцы документов, выполненные, вне всякого сомнения, самим Агаевым, красноречиво свидетельствовали о том, что почерк, которым были записаны банковские реквизиты, ему не принадлежал. Стало быть, бумажку эту Агаев от кого-то получил. Но где и когда? В Уральске? В Москве? И от кого?
Тревожное чувство не исчезало, напротив, оно становилось все сильнее, а потом внезапно пропало. Вместо этого в Настиной голове почему-то всплыли польские фамилии Томашевский и Кисьлевский.
Бред, подумала она, помотав головой. Кто такие эти Томашевский и Кисьлевский? Борис Викторович Томашевский, русский литературовед, текстолог, занимался Пушкиным. Кшиштоф Кисьлевский – знаменитый кинорежиссер, автор «Короткого фильма об убийстве», который Настя искренне считала шедевром, потому что никому до этого не удавалось с такой прямотой, честностью и болью доказать, что насилие порождает только насилие и ничего другого и единственный путь остановить страшную эскалацию смерти – понять это и воздержаться от мести. Нельзя требовать этого от человека, он слишком слаб для такого мудрого решения, но можно и должно требовать это от государства.
Все это хорошо, но каким образом в ее невыспавшемся мозгу соединились Пушкин и идея возмездия? Пушкин и убийство. Томашевский и Кисьлевский. О господи! Ну конечно же, все это не имеет ни малейшего отношения ни к Пушкину, ни к фильму об убийстве. Томашевский и Кисьлевский – польские музыканты, пианисты, когда-то очень популярные и даже гастролировавшие в Москве. Они исполняли в четыре руки на двух роялях переложения популярных классических произведений, от песен Шуберта до сонат Бетховена. Именно вариации на тему сонаты g-mol в свое время так понравились и запомнились ей, Насте.
От сонаты Бетховена мысль быстро перескочила к французскому триллеру «Соната смерти», над текстом которого Настя изрядно помучилась когда-то, раскрывая на первый взгляд совершенно незатейливое убийство молодой пьющей проститутки. Тут же в памяти всплыл рисунок на обложке книги – кроваво-красные полосы, имитирующие нотный стан, и нарисованный поперек них скрипичный ключ.
Несмотря на обжигающе горячий кофе, желудок вдруг свело в ледяной комок. Десять точек на краю полоски бумаги, вернее, две группы по пять – не кончики ли линеек нотного стана? Тогда понятна и особая бумага, не для машинки и не для принтера, а скорее для альбома или для специальной тетради. Для нотной тетради…
Настя посмотрела на часы – еще нет четырех, терпеть придется как минимум два часа. В шесть можно позвонить генералу. И наплевать на приличия.
Утро оказалось гораздо более холодным, чем показалось Насте, когда она выглядывала из окна. Дорожки в Измайловском парке были покрыты легким налетом инея, и проглядывающее сквозь облака солнце, похоже, не собиралось набирать силу и властно напоминать о наступившей весне, такое оно было вялое и безрадостное.
Генерал Заточный шел рядом с Настей, одетый в спортивные брюки и теплую куртку на меху, и она с завистью поглядывала на его сухие жилистые руки без перчаток – по-видимому, Ивану Алексеевичу было ничуть не холодно. Сама же Настя успела промерзнуть до костей уже через десять минут после выхода из метро, потому что оделась явно не по погоде.
– Понимаете, Иван Алексеевич, – говорила она дрожащим от холода голосом, с трудом двигая одеревеневшими губами. – У меня нет другого выхода, кроме как подозревать Русанова. Я знаю, что это не просто глупо, это, наверное, даже непрофессионально, но против логики у меня обычно аргументов не находится.
– Но все ваши аргументы косвенные, – возразил Заточный, – и даже если их очень много, все равно они не заменят одного прямого доказательства. Вы не можете этого не понимать.
– Согласна. Вот я и прошу вас о помощи.
– Вы хотите, чтобы я помог вам найти прямые улики?
– Нет, я хочу, чтобы вы помогли мне придумать, не являются ли косвенные улики в отношении Русанова прямыми в отношении кого-то другого.
– То есть вы сами не верите в то, что Сергей замешан?
– Конечно, не верю. Я не вижу смысла. Выгоды не вижу.
– Но для кого-то этот смысл есть.
– Есть, – кивнула Настя. – И выгода тоже. Просто все так неудачно складывается, сначала для Платонова, теперь для Сергея. Похоже, кто-то очень хочет подставить их обоих. Вот я и хочу понять кто. Вы мне поможете?
– Если я вас правильно понял, вы хотите попробовать поискать, отталкиваясь от последних дел Платонова?
– Ну да, в частности, меня интересуют детали уральского дела. Может быть, Тарасова и Агаева убили именно потому, что они слишком много знали про уральские махинации.
