До похоронного бюро шли почти молча. Рагнхильд заметила только, что май – худший месяц в Кируне. На тротуарах и дорогах – противогололедная каменная крошка. Грязные остатки снега и никакой зелени. Жители Южной Швеции уже выкладывают фотографии цветущей черемухи и сирени, нарциссов и крокусов.
Рагнхильд думала о том, как она далека от бокса и спорта вообще и едва ли имеет что-нибудь общее с мужчиной рядом. Где он только, во имя всего святого, раздобыл эту чудовищную фиолетовую рубашку?
Бёрье Стрём тем временем вспоминал книжный шкаф, который успел заметить в гостиной Рагнхильд Пеккари, пока она надевала куртку. Свою единственную книгу он прочитал в детстве и давно уже не помнил, как она называлась. Как сказал Марвин Хаглер [32] в одном интервью: «Если вы вскроете мой бритый череп, обнаружите там большую боксерскую перчатку. Это единственное, что я есть и для чего живу».
Молчание поначалу смущало, но потом стало привычным. Бёрье и Рагнхильд приноровились к шагу друг друга и синхронно переставляли длинные ноги, привлекая внимание прохожих. «Смотрите, что ж», – мысленно разрешала Рагнхильд незнакомцам на улице. Рядом со своим большим мужчиной она чувствовала себя как в лесу – уверенно и спокойно.
Внезапно они оказались перед дверью похоронного бюро. А Рагнхильд так бы шла и шла…
* * *
Менеджер вспомнил, что видел Рагнхильд в отделении «Скорой помощи». Ему проводили аппендэктомию – в те времена в городе еще не упразднили хирургию при неотложке. «Мне повезло, – подумал менеджер. – Представить только, если бы меня повезли в Йелливаре…»
Рагнхильд огляделась. Мебель, шторы, картины на стенах – все из ИКЕА. Выглядит удручающе, и даже не потому, что безобразно. Просто куда ни приди – везде одно и то же, не исключая и людей с деньгами. Обои «Моррис», «Шведское олово»… Она вспомнила дом детства на острове. Мебель, которую отец делал сам. Гардины, вытканные руками матери. Улле и его жена не взяли ни того, ни другого. Они не понимают толк в таких вещах.
«С другой стороны, какое мне дело до их мебели и картин, – подумала Рагнхильд. – Все, что мне от них нужно, – похоронить Хенри».
Бёрье Стрём о чем-то увлеченно разговаривал с менеджером.
– Наверное, нужно уметь выбирать людей для работы на таком месте, – сказал он.
– Конечно, – согласился менеджер. – Еще когда учился в школе, я не мог взять в толк, как матери удается здесь управляться. И ненавидел выходные, потому что приходилось ей помогать. А теперь вот понял. Самое ценное в нашей работе – общение. Я встречаюсь с разными людьми, и да, нужно быть немного психологом.
Они выбрали урны и обсудили практические детали. Рагнхильд смотрела на Бёрье. Он растапливал лед, как весеннее солнце. Снеговики медленно оседали, превращаясь в лужи и роняя морковки на землю. Рагнхильд так и не решила, раздражает ее это или наоборот.
Она вспомнила маму менеджера. Хорошая женщина, когда-то помогла Рагнхильд похоронить родителей…
– И никаких цветов, – сказала она. – Гостей будет – я да старший брат с женой.
– Но ведь вы придете, – возразил Бёрье. – И наверняка пожалеете, если не возьмете хотя бы по скромному букетику.
В результате выбрали самый дешевый венок.
«Я делаю это ради мамы, – уговаривала себя Рагнхильд. – Не ради Улле или себя, и тем более не ради Хенри». Если б речь шла только о нем, Рагнхильд пересыпала бы прах в коробку из-под обуви и выбросила на помойку.
Менеджер сделал пометку насчет кофе и бутербродного торта.
– И что, больше никаких родственников? Ваша дочь будет? – Эти вопросы были обращены к Рагнхильд.
– Нет, – ответила она без дрожи в голосе. – Моя дочь не знала Хенри.
– Разве она живет не в Кируне?
«Он не знает, – удивилась Рагнхильд. – Мы думаем, что люди знают про нас всё, но на самом деле каждый занят своим, и до нас никому нет дела».
– Мы закончили? – спросила она вслух.
* * *
Когда Свен-Эрик выехал на парковку, где должен был встретиться с клиентом Анны Йозефссон, настроение у него сразу упало. Около тридцати светло-серых бараков громоздились один на другой. Как они здесь оказались? Когда? Свен-Эрик давно не бывал в промышленной зоне и плохо представлял себе, как она сейчас выглядит. Грудь болезненно сдавило – неужели кто-то до сих пор так живет?
Клиент оказался молодым человеком, определенно моложе тридцати, в вязаной шапке и дорогом пуховике. Он постучал в стекло:
– Это вы Свен-Эрик?
Сел на пассажирское место. Снял шапку. Представился Симоном.
Свен-Эрик сразу обратил внимание на его бледную кожу. «Парень не из тех, кто гуляет по лесу в зимне-весеннее межсезонье», – подумал он.
– Живете здесь? – кивнул на бараки.
– Уютненько, хотите сказать? – Симон грустно улыбнулся.
– Признаюсь, выглядит не очень… – Свен-Эрик вздохнул.
– Это вы еще не были внутри. В комнате нас двое. Двенадцатичасовой рабочий день, неделя через неделю. Когда мы уезжаем домой, наши места занимают другие парни. Одна кухня на двенадцать человек, и, конечно, никто за собой не убирает. Настоящий обезьянник.
– И куда ты уезжаешь домой?
– В Туллярп. Хотя больше я туда не езжу.
– Вот как?.. Хочешь «Йогги-Йалла»? – Свен-Эрик потянулся к бардачку через Симона. «Ну вот, – подумал он, – возвращаюсь к старым пищевым привычкам – забросить что-нибудь в себя на ходу». – Сейчас у них столько разных вкусов… Вот… это еще что?.. Кактус-лайм? Хочешь? Или клубника-лимонник?
– Лучше снюс. – Улыбнувшись, Симон достал жестяной контейнер.
– Это правильно, – одобрил Стольнаке. – Хотя со снюсом я завязал двадцать восемь дет тому назад.
Симон присвистнул.
– Меня тогда и на свете не было…
– Так почему ты больше не ездишь домой? – напомнил Свен-Эрик. – Можешь не отвечать, если не хочешь.
– Видите ли… – Парень провел рукой по лицу. – Пока я здесь надрывался, моя подруга успела сойтись с одним из моих же приятелей. И теперь они больше чем просто приятели, скажем так. То есть так получилось, что теперь мне некуда возвращаться. Поэтому я живу здесь постоянно. Вкалываю в три смены.
– А почему бы тебе не переехать в собственное жилье? – удивился Свен-Эрик.
