Она говорила негромко и задумчиво, не глядя на Короткова и машинально вертя в руках зажигалку.
– Ну и что? Не пойму я тебя что-то. К чему ты мне этот ликбез устраиваешь? Я тебя про Ермилова спрашиваю, а ты мне про ущемленное женское самолюбие рассказываешь.
– Это не ликбез, Юра, это ответ на твой вопрос. Ермилов не собирался убивать Елену Петровну. Он хотел убить Дударева. Но, делая заказ, он не назвал конкретного человека, он дал приметы и номер машины и адрес, по которому она паркуется каждый день. И велел убить владельца. Как он мог знать, что в машину на водительское место сядет Елена Петровна? Ведь на машине ездил только Дударев. У Елены даже прав не было. А несчастный Костя Вяткин и знать не знал, что речь идет о мужчине. Ему сказали «владелец», он и подорвал машину, когда в нее сел человек, которого по всем признакам можно было признать за владельца. Костя-то понимал, что за этим словом может стоять в равной мере и мужчина, и женщина.
Коротков подошел к распахнутому настежь окну и попытался вдохнуть хоть немного свежего воздуха, но у него ничего не вышло. Воздух за окном был таким же тяжелым и неподвижным, как в кабинете. Юрий расстегнул рубашку, вытащил из кармана носовой платок, намочил водой из графина и, стоя спиной к Насте, обтер грудь.
– Извини, подруга, организм не выдерживает. Хочешь? – Он протянул ей платок и графин. – Я отвернусь.
– Не надо, я до дома потерплю.
– Не знаешь, когда это кончится? – с тоской спросил Коротков, глядя в светлое еще небо.
– Каждый день обещают, но пока сдвигов не видно.
– Что за жизнь, Ася! Была страна советов, стала страна обещаний. Мало того, что правительство все время что-то обещает и не выполняет, так и синоптики за ними следом такую моду взяли. Мне каждое утро кажется, что еще один день жары – и я просто умру. И каждый вечер я засыпаю с надеждой, что утром проснусь – а там пасмурно и прохладно. Нет, лучше даже холодно. Градусов двенадцать. Просыпаюсь, высовываюсь в окно и понимаю, что надежда моя была дурацкой, погода – мерзость, а синоптики, которые мне уже две недели подряд обещают грозовые дожди, – сволочи. Сказали бы честно, мол, ребята, не надейтесь понапрасну и бегите-ка из города в другую климатическую зону, потому как в ближайшее время ничего не «подешевеет», градусов меньше не сделается и облегчения вам никакого не предвидится. Неприятно, конечно, но хоть честно, и можно было бы не тешить себя иллюзиями, а спланировать свою жизнь так, чтобы поменьше мучиться. А они что делают? Байками нас кормят. Гнать их всех к чертовой матери надо, вот что я тебе скажу.
Настя украдкой оттянула на груди ворот майки и подула на влажное от пота тело. На три мгновения стало полегче. Она в целом разделяла ворчливое настроение начальника, только понимала, что говорить об этом и тратить силы на раздражение бессмысленно. Температура воздуха от этого не «подешевеет», и синоптики не перестанут ошибаться. Ей всегда становилось весело при мысли о том, сколько ненужных слов произносят люди в повседневной жизни. Слов, которые ничего не могут изменить и ни на что не могут повлиять. А люди стараются, говорят, вкладывая в свою речь столько эмоций и нервов и наивно полагая, что это поможет.
– Юр, хватит ныть, давай делом займемся, – миролюбиво предложила она. – Ты с ребятами связывался, которые с пиратством борются?
– Связывался.
– Что они рассказывают про «Мелодию-Плюс»?
– Много всякого. Во-первых, парни, на лотках у которых они накрыли левые кассеты, свою фирму не сдают, несут заранее подготовленный бред о поставщике, который появляется время от времени и сдает товар на реализацию. Бумажку на товар он им показывает, и о том, что кассеты нелицензионные, они и знать не знают. Вранье очевидное, но привязать товар к фирме пока не удается. На фирме, естественно, проводили обыск, но левых кассет не нашли. То ли они их там не хранят, то ли их предупредили заранее, и они все вывезли. Но ребята с обыска вернулись в полном шоке.
– Господи, да чем же этих тертых калачей можно было шокировать? – удивленно спросила Настя.
– А их всегда повергает в транс тот факт, что криминальные структуры оснащены техникой в тысячу раз лучше, чем милиция. Офис у «Мелодии» нашпигован такой техникой, что бедному менту удавиться впору от зависти. Там в стенки и в потолок ни одного гвоздя вбить нельзя.
– Почему? – не поняла она.
– Места нет. Все занято самой совершенной техникой, в том числе и направленной на то, чтобы никто снаружи не проник не только бренным телом, но и любопытным глазом или длинным ухом.
– Круто, – покачала головой Настя. – Юра, а ты бы стал встречаться с человеком даже по простому, обычному делу, если бы знал, что у него в комнате все просматривается и прослушивается?
– Что я, псих? – возмутился Коротков. – Я свою частную жизнь оберегаю так же свято, как служебную информацию.
– Правильно, солнце мое незаходящее, и дело тут не в охране частной жизни, а в нормальных человеческих чувствах. Неприятно знать, что тебя записывают, даже если ты спрашиваешь, который час. А теперь ответь мне, любимый начальник, если бы ты сидел в комнате, где все набито техникой, стал бы ты трезвонить об этом каждому входящему?
– Опять же, я не псих. Зачем же мне столько техники, если все будут об этом знать? Нерационально, пустая трата денег. А к чему эти вопросы? Ставишь на мне психологический эксперимент?
– Да что ты, – она улыбнулась, – я просто рассказываю тебе, как мы будем добывать доказательства против Ермилова.
Коротков задумался на несколько секунд, обмахивая потное тело полами расстегнутой рубашки.
– Хитра ты, мать, не по годам. Но ты права, если руководитель фирмы все записывает, то хранит, а не в помойку выбрасывает.
– Данные на Ермилова есть?
– Найдем.
– А на сотрудников «Мелодии-Плюс»?
– У ребят возьмем, они с нами поделятся в благодарность за то, что мы их на фирму навели.
Настя посмотрела на часы.
– Ладно, завтра с утра займемся, сейчас все равно никого не найдешь, уже одиннадцатый час. Пора по домам.
* * *
Михаил Михайлович Ермилов с легким недоумением смотрел на запечатанный конверт, который ему принесли из секретариата. На конверте после адреса и указания его имени и фамилии стояли крупные буквы «ЛИЧНО». Ну, лично так лично, подумал он, вскрывая конверт и разворачивая сложенный пополам листок бумаги.
«Уважаемый гражданин следователь! Не так давно вы обратились в одну контору с просьбой помочь вам в одном грязном дельце. Не думайте, что все шито-крито. У того человека, с которым вы договаривались, все разговоры в офисе записываются на диктофоны, а всех посетителей рисуют на видео. Так что если вы, уважаемый гражданин следователю, этим вопросом интересуетесь, то поимейте в виду, что эти кассеты у меня есть. Вы пока подумайте, а я вам еще дам знать. С дружеским приветом».
Ермилов похолодел. Но тренированный ум следователя уже начал работу независимо от эмоций. Что это может означать? Вся контора и ее контакты у кого-то под колпаком, у какой-то третьей стороны. Кто-то напичкал фирму своей аппаратурой и регулярно снимает информацию. Это первый вариант. Второй вариант: его шантажирует кто-то из фирмы, скорее всего техник. И третий, он же самый неприятный: его шантажирует сам Варфоломеев.
Михаил Михайлович брезгливо отбросил письмо, но тут же снова схватил его. Что-то в тексте показалось ему неуловимо знакомым, режущим глаз. Он снова внимательно перечитал каждое слово, машинально отмечая ошибки. «Шито-крыто» написано почему-то через «и», а в словах «уважаемый гражданин следователь» вместо мягкого знака на конце стоит «ю». Ну ладно, «ю» можно напечатать по ошибке вместо мягкого знака, они на клавиатуре совсем рядом находятся, всего через клавишу. Но буква «и» стоит, пожалуй, далековато от «ы», так что за простую опечатку не сойдет. Все ясно, это писал выходец с Украины. В украинском языке есть звук «ы», но буквы такой нет, этот звук обозначается буквой «и», а для звука «и» существует буковка «i». И еще в украинском языке, в отличие от русского, есть звательный падеж, который применяется при словах-обращениях. Если нужно обратиться к девушке по имени Галя, то скажут: «Галю, иди сюда». А если нужно обратиться к следователю, то напишут… Напишут так, как написано в этом письме. Ошибиться Ермилов не мог, он заканчивал среднюю школу и университет в Киеве и владел украинским языком свободно.
Значит, это не Варфоломеев. Тот чистокровный русак, речь у него, конечно, замусоренная жаргоном, но произношение абсолютно чистое, московское. Можно голову дать на отсечение, что на Украине он не жил и языком не пользовался. Нужно искать в его конторе украинца и оторвать ему голову. Но если неизвестный доброжелатель прав насчет аппаратуры, а он, по всей вероятности, не врет, потому что все можно проверить, то встречаться и разговаривать с Варфоломеевым в конторе нельзя. Нужно искать безопасное место, где не запишут.
