Но и этого ей было мало. Она решила сжить Ларса-Гуннара со свету. И когда кто-то прокалывал ей шины или этот дурак Магнус Линдмарк поджег ее сарай, она не стала писать никаких заявлений. И поползли слухи о том, что полиция ничего не может сделать. Именно этого она и хотела — лишний раз унизить Ларса-Гуннара.
А потом она покусилась на его место в Обществе охотников.
Эта земля принадлежала церкви только на бумаге. На деле это был его лес, Ларса-Гуннара. Арендная плата действительно оставалась низкой. Но уж если на то пошло, охотникам тоже надо платить за их работу. Ведь лоси причиняют лесу серьезный ущерб, их численность надо держать под контролем.
Ларс-Гуннар помнил то осеннее утро. Сначала они распланировали охоту. На рассвете снова повторили, кому и что делать. Солнце еще не взошло, а собаки уже рвались с поводков, так им не терпелось в лес.
Весь день охотились. Ларс-Гуннар запомнил холодный осенний воздух и лай собак в отдалении. Потом делили добычу, разделывали туши. А вечером все вместе ужинали у камина.
Мильдред настрочила жалобу. Ей и в голову не пришло для начала просто поговорить. Она напоминала, что Торнбьёрн был когда-то осужден за браконьерство, что он убивал зверей без лицензии и якобы Ларс-Гуннар потом выгородил его. Она требовала, чтобы им двоим запретили охотиться на церковных землях. «Это просто возмутительно, — писала Мильдред, — особенно если вспомнить о волчице, которую община взяла под свою охрану».
У Ларса-Гуннара каждый раз сжималось сердце, когда он вспоминал обо всем этом. Мильдред хотела его изолировать, превратить в жалкого неудачника вроде Мальте Алаярви. Ни работы, ни охоты. Он беседовал с Торнбьёрном Илитало. «Что я могу? — разводил руками тот. — Я буду счастлив, если меня не уволят». Ларс-Гуннар чувствовал, что погружается в трясину. Он представлял, во что это выльется через несколько лет: он будет стареть дома, рядом с Винни, и оба они, как два идиота, будут вечерами пялиться в ящик.
Но это несправедливо! Тому минуло двадцать лет, как Торнбьёрн Илитало охотился без лицензии. Она просто использовала его, чтобы навредить Ларсу-Гуннару. «Чего она хочет от меня?» — спрашивал он Торнбьёрна Илитало. Но тот лишь пожимал плечами.
Ларс-Гуннар замкнулся в себе и целую неделю ни с кем не общался. Он почувствовал вкус предстоящей жизни. Ночами он пил, чтобы уснуть.
В тот вечер накануне дня летнего солнцестояния он устроил себе праздник. Хотя «праздник» — не совсем подходящее слово. Ларс-Гуннар просто заперся на кухне, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Он говорил и пил сам с собой, сам себя утешал. Потом лег в постель и попробовал уснуть. И тут он почувствовал, будто кто-то ударил его в грудь. Точнее, что-то ударило его изнутри. Последний раз нечто подобное было с ним еще в детстве.
Винса сел в машину и попытался взять себя в руки. Он чуть было не скатился в канаву, когда выезжал за ворота. И тут выскочил Винни в одних кальсонах. Он махал руками и кричал. Ларс-Гуннар выключил мотор. «Если хочешь поехать со мной, — сказал он сыну, — надень что-нибудь». «Нет-нет», — замотал головой Винни, вцепившись в ручку автомобильной дверцы. «Ну, тогда и я никуда не поеду», — спокойно сказал Ларс-Гуннар.
Сейчас все это словно подернулось туманом в его памяти. Он хотел поговорить с Мильдред, но она его не слушала. Винни спал на пассажирском сиденье.
Ларс-Гуннар хорошо помнил, как ударил ее. «Довольно, — думал он. — Хватит».
Однако, сколько он ни бил, Мильдред не умирала. Она хрипела и стонала. Она дышала. Ларс-Гуннар снял с нее туфли. Чулки он засунул ей в рот.
Он был еще пьян, когда притащил ее в церковь и повесил на цепях перед органными трубами. Его не пугало, что кто-нибудь может зайти и увидеть его.
Но тут появился Винни. Он проснулся и сразу направился в церковь. Юноша остановился в проходе между рядами скамей и молча смотрел на отца.
Ларс-Гуннар протрезвел в мгновение ока. В тот момент он страшно разозлился на Винни и испугался за себя. Он хорошо запомнил, как тащил сына к машине и как потом они молча возвращались домой.
Каждый день Ларс-Гуннар ожидал полицейских, но его никто не беспокоил. Точнее, они приходили, но лишь затем, чтобы задать ему те же вопросы, что и другим: «Не видел ли он чего, не слышал ли?»
Винса помнил, как надевал резиновые перчатки. Они лежали у него в багажнике. Нет, он не думал ни об отпечатках пальцев, ни о чем подобном. Это сработало автоматически. Прежде чем взять в руки лом, он натянул перчатки. Чистое везение.
А потом жизнь пошла своим чередом. Винни, похоже, все забыл. Он вел себя как обычно и ни о чем не тревожился. Ларс-Гуннар тоже успокоился, к нему вернулся здоровый сон.
«Я похож на раненого зверя, который затаился в берлоге и ожидает появления охотников в любую минуту, — думал он, глядя на забившуюся в угол Ребекку. — Когда за мной придут — вопрос времени».
А потом позвонил Стефан Викстрём. То, что ему все известно, Ларс-Гуннар сразу понял по его голосу. Потому он и звонил. Он говорил, что пастор изменил свое мнение по вопросу аренды и сейчас склоняется к тому, чтобы аннулировать договор. А потом они обсуждали предстоящую облаву на лося, и у Ларса-Гуннара возникло чувство, будто Стефан совсем перестал интересоваться охотой.
Но в этот момент туман в голове Ларса-Гуннара рассеялся. Он вспомнил, как стоял на берегу и ждал Мильдред, а потом повернулся к дому священника и заметил фигуру в окне на втором этаже. Сердце забилось как сумасшедшее. Если бы не звонок Стефана, у Ларса-Гуннара не возникло бы никаких подозрений.
«Чего он хочет от меня?» — спрашивал себя Винса. И тут же отвечал: «Он хочет власти надо мной, как Мильдред».
Винса помнил, как они с Викстрёмом ехали в машине к озеру. Ларс-Гуннар сказал священнику, что хочет подготовить лодку к зиме и закрепить весла цепями. Викстрём постоянно ныл насчет Стенссона и аренды, словно ребенок. Ларс-Гуннар слушал его вполуха. Викстрём твердил об аннулировании договора и о том, что Бертил Стенссон не ценит его работу. Винсе ничего не оставалось, как терпеть его болтовню. Собственно, чего хотел этот священник? Он жаловался Ларсу-Гуннару на пастора, словно мальчик, который показывает маме оцарапанную руку: «Видишь? Болит», — и хочет, чтобы его пожалели.
Собственно, какой из Викстрёма охотник? Его приняли в общество, только чтобы угодить пастору.
Проклятый червяк! Ларс-Гуннар готов заплатить любую цену за все, что сделал. Но только не Стефану Викстрёму!
Священник не сводил глаз с дороги, точнее, с той ее полосы, что была освещена фарами. В автомобиле его слегка укачивало, поэтому он всегда смотрел вперед.
Внезапно его охватил страх. Стефан почувствовал, как у него сжимается желудок.
Он говорил о чем угодно, только не о Мильдред, но ясно ощущал ее присутствие, словно она сидела на пассажирском месте позади него.
Стефан вспомнил, что видел в ту ночь накануне праздника летнего солнцестояния из окна своей спальни. Вдруг на берегу, рядом с лодкой Мильдред, появилась человеческая фигура. Она сделала несколько шагов вперед и исчезла за деревянной избушкой во дворе краеведческого клуба. Больше она не появлялась. Однако позже, обдумывая увиденное, Стефан все больше убеждался в том, что это был Ларс-Гуннар и в руке у него что-то было. Викстрём до сих пор не считал ошибкой, что не сообщил о своих подозрениях в полицию. Во-первых, они с Винсой играли в одной команде, так как оба состояли в Обществе охотников. А во-вторых, Стефан все-таки был священником, а Ларс-Гуннар — его духовным сыном. Служитель церкви подчиняется другому закону, нежели мирянин, и, как духовный отец, Викстрём вовсе не обязан доносить на Винсу, просто ему надо поговорить с ним. Таков его долг, бремя, возложенное на него Господом. И Стефан готов его нести. «Да будет воля Твоя», — мысленно произнес он. И добавил: «Хоть я и не могу согласиться с тем, что иго Твое благо, а бремя легко».[33]
Они прибыли на место и вышли из машины. Винса дал Стефану нести цепи и велел идти впереди.
Светила полная луна, Мильдред шла рядом. Стефан чувствовал ее за плечом.
Он вышел на берег и положил цепи на землю. «Беги, — шепнула ему в ухо Мильдред, — беги».
Но Стефан не мог бежать. Он стоял и ждал Ларса-Гуннара, чей силуэт медленно проступал из темноты. В руках Винса держал ружье.
Ларс-Гуннар взглянул на Ребекку Мартинссон. Она сидела неподвижно и больше не дрожала. Однако была в сознании и не отрываясь смотрела на него.
Такое в ее жизни уже случалось. И тогда перед ней так же стоял мужчина, заслоняя своей фигурой солнце, светившее в кухонное окно. Черты его лица стирались в полумраке, а вокруг головы словно сиял нимб. Это был пастор Томас Сёдерберг. «Я любил тебя, как собственную дочь», — сказал он Ребекке. А она размозжила ему череп.
