— Это в кафе-то — поговорить спокойно?
— Где мы более одиноки, как не посреди безымянной толпы? К тому же долго разговаривать нам не придется: вы просто-напросто передадите мне конверт, содержащий сумму в…
Он назвал сумму. Летуар задергался, заходил ходуном, едва не закричал. Ему вновь помешали сплетенные — похоже, они решили провожать друг дружку до рассвета.
— Да вы с ума сошли! Это целое состояние! — перешел он на шепот.
— Да, на дороге такие деньги не валяются, — признал Сиберг. — Мне очень неловко, что я столько с вас запросил, и, не будь это ради моей бедной старой матушки…
Летуар воззрился на него, задыхаясь от отвращения:
— Вот как, ради вашей бедной старой матушки?.. Знаете, в тот день, когда она произвела вас на свет, ей лучше было бы…
— Не кощунствуйте! — остановил его Сиберг. — Поверьте, я лучше чем кто-либо другой понимаю ваши чувства. Но при существующем положении дел я буду ждать вас завтра в девятнадцать часов в кафе «У Эльзы Триоле», что на бульваре Арагона. Будьте вовремя и имейте деньги при себе.
Чувствуя себя настоящим мужчиной, он повернулся кругом: в конечном счете, мало какие из поступков в его жизни давали ему ощущение силы и мужественности в такой степени, как шантаж этого типа.
Часть четвёртая
(allegro agitato ed. appassionato assai.[27])
«Господи, этого не может быть», — думал Александр Летуар, насквозь мокрый от пота. Но независимо от того, могло это быть или нет, это было: брызнула алая густая жидкость и била толчками, с бульканьем. Омерзение и ужас. Тревога и паника. Кошмарное видение.
Но в самом деле, кошмар ли это? Точно так же как в кошмаре, он хотел бежать прочь, но сидел как парализованный. Точно так же как в кошмаре, он хотел отвести глаза, но оставался словно под гипнозом. Еще в кошмарах он часто знал, что спит, и пытался проснуться. Кошмары у него, вопреки законам онейрологии[28], всегда были цветные, так что нет ничего удивительного и в том, что жидкость казалась ему все алее.
И тем не менее одна — но весьма существенная — подробность не позволяла утверждать, что это и вправду кошмар: во всех его снах, кошмарных или нет, непременно присутствовали девицы, часто голые и обязательно прехорошенькие.
Здесь же все девицы одетые и в большинстве своем страшенные. Даже несколько околачивающихся поблизости проституток так уродливы, что их можно принять за честных женщин.
Выходит, он видит мнимый кошмар, то есть взаправдашнюю жизнь. Сидящий напротив оливково-зеленый дылда — взаправдашний. И он действительно наполняет взаправдашний стакан взаправдашним томатным соком.
Летуар был не в силах поверить, чтобы человеческое существо могло пить подобную дрянь. И тем не менее молодчик собирался ее выпить. Он вытряс в стакан последнюю каплю, потом окликнул официанта и потребовал у него сельдерейную соль.
— В кафе, — сказал он Летуару, глядя на него своими круглыми глазами, — всегда очень трудно добиться двух вещей: графина свежей воды и сельдерейной приправы.
Летуар подавленно молчал. Что хорошего можно ожидать от субъекта, который, похоже, пьет только воду да томатный сок с сельдерейной приправой?
Официант, недовольный тем, что не сумел, как обычно, притвориться, будто не слышал оклика клиента, с недовольным видом принес флакон сельдерейной приправы и со стуком поставил на стол.
Дылда встряхнул флакон. Тщательно, ровным слоем, рассыпал по поверхности томатного сока желтоватый порошок сельдерея и вновь окликнул официанта, попросив у него чайную ложечку.
Официант, выведенный из себя, принес требуемый прибор и со стуком бросил его рядом с флаконом.
Дылда взболтал пойло. Потом выпил его маленькими глотками. Когда он поставил стакан, из уголков его пасти сочилась красная жидкость. Ни дать ни взять упырь. Летуару, чтобы оправиться от потрясения, пришлось одним махом опрокинуть свой бокал «Чинзано».
Упырь промокнул уголки пасти платком оливкового цвета и осведомился:
— Деньги при вас?
Летуар достал из кармана конверт. Упырь схватил его жадно, хотя и с сокрушенным видом.
— Не воображайте, что я еще когда-нибудь уступлю подобного рода давлению, — прошипел Летуар. — Один раз такое проходит, но не вздумайте возобновить!
— Я очень и очень надеюсь, что мне больше не придется вас беспокоить, — заверил его упырь. — Если б вы знали, как я на это надеюсь!
Летуар внутренне содрогнулся: этот плаксивый намек на возможные грядущие вымогательства был страшнее прямой угрозы. Он сказал:
— Нам больше не о чем говорить.
— Пока — да. Во всяком случае, если мне, паче чаяния, придется снова с вами связаться, ваш телефон у меня есть… Да-да, верно… Я тоже хотел бы, чтобы вы ушли первым. Счет я оплачу. Нет-нет, не возражайте, я на этом настаиваю!..
— Так ку-у-уда же ушел Бам-м-мбула, мои милые слонята? Налево или направо?
— Направо! — завопили зрители.
Петрушка двинулся в противоположную сторону.
— Кукольный театр, — пояснила Гадюка, — присоединяется к самым новаторским поискам в современной драматургии. Вы, должно быть, заметили, что Петрушка отправился на поиски Бам-булы направо от себя, то есть налево для публики. Таким образом, с самого начала тут ставится проблема языковой неоднозначности и трудностей общения между людьми…
— Нет, не туда! Сюда! — вопила публика, топая ногами.
— …и эта проблема, — продолжала Гадюка, — ставится при активном участии зрителей, что находится в ряду самых поразительных экспериментов нового театра.
— Так значит, Бам-м-мбула уш-ш-шел налево? — вопросил Петрушка.
Публика затопала. Бамбула возник за спиной Петрушки. Публика завопила. Петрушка обернулся. Бамбула исчез.
— Тот, кого ищут справа или слева в зависимости от своего собственного местонахождения, — возобновила свои пояснения Гадюка, — зовется, напомню, Бамбула, и кожа у него очень темная. Из этого можно с большой долей вероятности заключить: нам стараются внушить, что речь идет о цветном[29]. Таким образом ставится проблема расизма: от колониального гнета Петрушки Бамбула избавляется лишь затем, чтобы угодить в лапы белого жандарма.
— А-ха-ха-ха! Вот вы и у меня в рука-а-а-ах, мой золото-о-ой! — и впрямь прокричал жандарм с той стороны, куда исчез Бамбула.
Бамбула, вынырнув, огрел его дубинкой по треуголке.
— Мы присутствуем здесь, — продолжала комментировать Гадюка, — при реванше, который берет третий мир. И все это выражено без помощи длинных речей, а единственно посредством бессвязных реплик, шутливых аллитераций, несуразного вздора, вдобавок на три четверти неразборчивого благодаря гнусавости громкоговорителя. Явно сознательное техническое несовершенство, в котором прослеживается влияние фильмов Жан-Трюка Базара. Можно было бы еще долго распространяться по поводу достоинств представления, к которым вы, как человек искусства, не можете оставаться равнодушным, но я не хотела бы зло употреблять вашим терпением. Деньги при вас?
— Этот музей, — напряженным голосом произнес Гнус, — расположен в особняке, переданном в 1936 году по завещанию Центральному союзу изобразительных искусств графом де Камондо в память о его сыне Ниссиме, убитом в воздушном бою в первую мировую войну. Деньги при вас? Благодарю. Особый интерес для посетителя представляет тот факт, что все здание обставлено точь-в-точь как элегантное жилище восемнадцатого века. Как вы сами можете убедиться, кресла, стулья, картины, скульптуры, осветительные приборы, безделушки, ковры — все подобрано с безупречным вкусом. Подобная утонченная реставрация прошлого — подлинная услада для любителей искусства. Нет-нет, сразу не уходите. Я должен теперь же назначить вам следующую встречу.
Возмущенный вскрик Франсуазы заставил вздрогнуть двух любителей искусства, задремавших перед креслами в стиле Людовика Пятнадцатого. Летуар увлек ее к торшеру в стиле Людовика Шестнадцатого.
— …Не зависящие от моей воли обстоятельства вынуждают меня вновь попросить у вас ту же сумму на будущей неделе.
— Вы с ума сошли?
— Увы, нет: это тот самый случай, который называют форс-мажор. Серьезный удар. Непредвиденные расходы. Весьма сожалею.
— И вы еще смеете сожалеть! Да вы садист!
— Отнюдь. На сей раз дело серьезное.
— Ах, значит, в прошлые разы то было в шутку?
— Сегодня пятница. Скажем, в следующую среду, в пять часов вечера, в музее… Ах, черт! Я до того расстроен, что даже не подумал, какой музей выбрать для встречи!..
— Предлагаю музей Дюпюитрена, вам он должен прийтись по вкусу: там, говорят, выставлены мерзкие уродцы в банках.
— А я предлагаю вам музей Клюни: там, говорят, выставлен пояс целомудрия, — гадко ухмыльнулся Гнус и пошел восвояси.
