– Прости, Рой, – сказал Тони, его гладкое личико исказилось от огорчения. – Жаль, что не могу сделать для тебя ничего большего. Ты ведь наш пациент номер один...
– Да засунься ты в... – сказал Рой, и Тони зашагал обратно к стулу, уселся на него и снова взялся за чтение.
Уставившись на отверстие в звукоизоляции потолка, Рой начал считать ряды, но быстро утомился. Когда боль становилась нестерпимой да еще не давали лекарств, случалось, он думал о Бекки – это немного помогало.
Кажется, однажды сюда приходила Дороти, приходила с ней, с Бекки, только в том он не был уверен. Он уже собрался спросить Тони, но вспомнил, что тот ночной санитар и никак не может знать, навещали они его или нет. Несколько раз приходили отец с матерью, появился и Карл – в самом начале, по крайней мере раз. Это-то он помнил. Как-то после полудня открыл глаза и увидел всех вместе: Карла и своих родителей, и тут же снова засвербила рана, крики страдания и боли заставили их ретироваться и вынудили проклятых медиков сделать ему укол – восхитительный, неописуемый укол, теперь он только ими и жил, такими уколами. Приходил и кое-кто из полицейских, но кто конкретно – он бы с точностью не назвал. Пожалуй, он припоминает Рольфа. И капитана Джеймса. И, похоже, однажды сквозь огненную пелену видел он и Уайти Дункана.
Опять подступал страх: желудок сжимался так, словно превратился в горсть боли в чьем-то крепком кулаке, он будто бы уже не принадлежал Рою и работал сам по себе, явно пренебрегая неминуемой карой волнами накатывавших мук.
– Как я выгляжу? – спросил внезапно Рой.
– Что, что? – переспросил Тони, вскакивая на ноги.
– Зеркало. Поживее.
– Это зачем же оно нам понадобилось, а, Рой? – опять улыбнулся Тони и потянул ящик из стола в углу одноместной палаты.
– У тебя когда-нибудь болел живот? По-настоящему? – спросил Рой. – Так, чтоб отдавалось в ногтях и плакала простыня?
– Да, – ответил Тони, поднося небольшое зеркальце к его постели.
– Так знай же, что то была чепуха. Ничто! Ты понял? Ничто!
– Я не имею права, Рой, – сказал Тони, держа перед ним зеркало.
– Кто это? – спросил Рой, и, пока глядел на тонкое серое лицо с темными кругами под глазами и множеством сальных капелек пота, портивших кожную ткань, пока глядел в лицо, уставившееся на него в смертном ужасе, страх нарастал в нем, тяжелел и нарастал еще.
– Выглядишь совсем неплохо! Уж сколько времени думали, что так-таки с тобой расстанемся. Ну а теперь точно знаем: ты идешь на поправку.
– Мне нужно, чтобы ты меня уколол, Тони. Я дам тебе двадцать долларов.
Пятьдесят. Я дам тебе пятьдесят долларов.
– Рой, пожалуйста, – сказал Тони, возвращаясь к стулу.
– Будь только у меня моя пушка... – всхлипнул Рой.
– Не нужно так говорить, Рой.
– Я бы разнес себе вдребезги мозги. Но сперва прикончил бы тебя, маленького хренососа.
– Ты жестокий человек, Рой. И я совсем не обязан выслушивать твои оскорбления. Я сделал для тебя все, что мог. Все мы сделали, что могли. Мы сделали все, чтоб спасти тебя.
– Прости. Прости, что я тебя так назвал. Что ж тут поделаешь, если ты голубок, ты ведь не виноват. Прости. Пожалуйста, сделай мне укол. И получишь сто долларов.
– Все, ухожу. Если и вправду понадоблюсь, звони.
– Не уходи. Я боюсь оставаться с ней наедине. Погоди. Прости меня.
Пожалуйста.
– Ну ладно. Забудем об этом, – проворчал Тони, присаживаясь.
– Жуткие у него глаза, у вашего доктора Зелко, – сказал Рой.
– Что ты имеешь в виду? – вздохнул Тони, опуская журнал.
– Радужную оболочку, ее ведь нет. Только два круглых черных шарика, словно пара дробинок крупной картечи. Не выношу их.
– Не такими ли дробинками угодили в тебя?
– Нет. Будь то крупная картечь, сейчас бы от меня так смердило, что мой гроб поднялся бы из могилы. То был номер семь с половиной. Когда-нибудь охотился на птичек?
– Нет.
– Между нами не было и двух футов. Несколько штук попало в ремень, а главная порция досталась мне. Он казался таким безобидным дурачком, что я даже не поднял пистолета. Казался таким безобидным, что я просто не мог поверить. И он был белым. Короткий его дробовик тоже казался таким безобидным и нелепым, что я не мог поверить и в него. Будь он нормальным мужиком с нормальным пистолетом, может, я бы и вскинул свой револьвер, но я просто держал его у бедра, а он, даже когда стрелял, казался таким безобидным...
– Не хочу про это слушать. Не рассказывай мне про это.
– Ты сам спросил. Ты же спрашивал про дробь, разве нет?
– И очень сожалею. Пожалуй, мне лучше выйти на время, может, ты сумеешь заснуть.
– Ну-ну, давай, действуй! – всхлипнул Рой. – Можете все меня оставить.
Ты только посмотри, что вы со мной сотворили! Взгляни на мое тело. Вы же сделали из меня урода, вы, жалкие выродки. Не хватало вам одной громадной дырки в моем брюхе, так вы просверлили вторую, чтобы теперь, просыпаясь, я мог у себя на груди обнаружить свежую кучку дерьма.
– Без колостомии, Рой, тебе было никак нельзя.
– Вот, значит, как? Очень бы тебе понравилось, если б твоя дырка от задницы оказалась вдруг у тебя в животе? Тебе бы понравилось просыпаться и глядеть на мешок дерьма у себя на груди?
– Как только я замечаю его, я тут же все убираю. А сейчас тебе лучше постараться...
– Да! – закричал он и рыдал, уже не таясь. – Вы превратили меня в урода. Я обзавелся менструирующей дыркой, не желающей закрываться, и дыркой от собственной жопы, оказавшейся вдруг спереди, за которой не могу уследить, и обе эти дыры – и бабская, и та, что с дерьмом, – глазеют на меня из моего же брюха, а я глазею на них. Я проклятый Богом урод.
Рой разразился рыданиями, и боль тут же усилилась, но он рыдал, рыдал, и боль заставляла рыдать его натужнее и упорней, покуда он не задохся и не попытался остановиться, чтобы хоть как-то сдержать неумолимую эту боль, которая – о том он молился – лучше б убила его тогда же и мгновенно – огромным, грохочущим, взорвавшим его изнутри красно-желтым ядром огня.
Тони вытер ему лицо и уже собирался было заговорить, но рыдания стихли, и Рой пробормотал, ловя ртом воздух:
– Я... Мне... перевернуться. Иначе сдохну. Помоги, пожалуйста. Помоги хоть ненамного улечься на живот...
– Конечно, Рой, – сказал Тони, нежно его приподняв и опуская на кровать. Он убрал подушку, и вот Рой уже покоился на пульсирующей горячей ране, судорожно всхлипывая и сморкаясь в поданную Тони бумажную салфетку.
Он лежал так минут пять, прежде чем понял, что больше находиться в этом положении ему невмоготу. Обернулся, но Тони успел уже выйти в коридор. К черту, подумал Рой, он и сам перевернется, и, может, попытка эта убьет его. Что ж, прекрасно! Он оперся о локоть, чувствуя, как заливает потом грудную клетку, дернулся – так резко, как только мог, – и упал на спину.
Пот свободно струился по всему его телу. Он это чувствовал. Он почувствовал и что-то еще. Ослабил клейкую ленту, взглянул на рану и завопил во всю глотку.
– В чем дело? – спросил Тони, вбегая в комнату.
– Посмотри на это! – сказал Рой, не сводя зрачков с торчавшего из раны окровавленного комка.
– Что за чертовщина? – сказал Тони, в замешательстве переводя взгляд с двери опять на Роя.
Рой глазел на рану, а когда посмотрел на Тони, увидел вдруг, что обескураженное маленькое лицо санитара расплывается в улыбке и тот начинает хихикать.
– Схожу-ка я за доктором, – сказал Тони.
– Погоди, – сказал Рой, расхохотавшись. – Доктор тут не нужен. О Боже, слишком уж это смешно. – Ему не хватало воздуха, и, когда его сразил новый спазм, он перестал смеяться, но и боль не могла уничтожить комичности происходящего. – Ты знаешь, Тони, что это за хреновина? Да это же чертов пыж!
– Что?
– Пыж от патрона из того обреза! В конце концов замаялся там сидеть и вылез. Наклонись поближе. Гляди-ка, в нем застряло даже несколько дробинок. Нет, всего две. Две крошечные дробинки. Господи, да ведь это смешно! О, Боже... Иди-ка сделай объявление, пусть всему персоналу будет известно, что в полицейской палате произошло счастливое событие. Скажи им, что кривой монстр доктора Зелко изнасиловал новенькую дырку и дал рождение трехунцевому ублюдку, подозрительно напоминающему окровавленный пыж. И что глаза у него точь-в-точь как у доктора Зелко! О-у-у-у, Боже, смеху-то!
– Я схожу за доктором, Рой. Мы все почистим.
– Ах ты, гомик чертов! И не пытайся отнять у меня ребенка! Как-то раз я хотел проделать это с одной черномазой, так она едва не сожрала свое дитя... О-о-у-у-у, Боже, до чего смешно! – захлебывался Рой, смахивая слезы.
Сидя в безлюдной детской комнате полиции Холленбекского дивизиона, Серж потянулся, зевнул и закинул ноги на конторку. Он курил и гадал, когда же вернется его напарник Стэн Блэкберн. Стэн попросил дождаться его здесь, покуда он не уладит «одно личное дельце». Об этом «дельце» Сержу было кое-что известно: женщина, не успевшая толком развестись, зато успевшая наплодить троих детей, успевших достаточно подрасти, чтобы в конце концов втянуть Блэкберна в полосу неприятностей. Если любовная история, замешанная на нарушении супружеской верности, дойдет до коридоров департамента, полицейскому по меньшей мере грозит временное отстранение от дел ввиду «недостойного поведения». Интересно, подумал Серж, останусь ли сам я прежним мартовским котом, если – вот именно, если! – когда-нибудь женюсь?
