тебе кое-что из одежды и не только. Как ты?
– Прекрасно, – ответила Мерви. – Мы возвращаемся домой?
Стина повернулась к Рагнхильд и закатила глаза.
– Дети хотят сдать меня в дом престарелых в Пайяле, – объяснила Мерви Рагнхильд.
– Там сейчас есть место, – сказала Стина. – Она не может и дальше жить одна в поселке. Мы беспокоимся за нее.
– Разве не я беспокоилась за них всю жизнь? – обратилась Мерви к Рагнхильд. – Я сама решаю за себя. Или у меня уже появился опекун?
Стина, устало вздохнув, достала из бумажного пакета одежду и косметичку.
Рагнхильд сжала руку Мерви.
– К маме приезжала полиция, – сообщила Стина. – Что там такое случилось с твоим братом? Но все, что знает мама, – это про скутер, который увяз за обломками телеги.
– Когда они в третий раз заговорили об этом, я отправила их восвояси.
Мерви заморгала, как уставший ребенок. Рагнхильд провела пальцами по ее руке, как это делала с Паулой, когда та хотела спать.
– А знаешь, – обратилась Стина к Рагнхильд, – когда мы с Лейфом заезжали в мамин дом забрать кое-какие вещи, там была собака.
– Собака Хенри, мама, – громче повторила Стина для Мерви, потому что та опять закрыла глаза. – Она лежала на твоем крыльце, когда мы с Лейфом приехали.
– Собака? – переспросила Рагнхильд. – И где она сейчас?
– В нашем багажнике. Лейф сказал, что вечером возьмет ружье и отведет ее в лес. Иначе она все равно умрет с голоду. Она заснула?
Стина перешла на шепот и кивнула на Мерви.
– Мама не может и дальше там оставаться, – повторила она. – Что, если она еще раз упадет? Мама ведь чудом осталась жива. А уборка? Дом? Не приезжать же нам каждый раз к ней убираться… Не хватало только, чтобы она чем-нибудь отравилась. Это эгоизм, я ей так прямо и сказала… Но ты же знаешь, как они бывают упрямы.
Рагнхильд кивнула. Теперь ее мысли занимала только собака.
«Боже мой, – думала она. – Но что я могу сделать?»
– Нет, я понимаю, что дома лучше, – продолжала Стина. – Но мама все еще живет в прошлой жизни. Мы переехали, получили образование, выучили шведский. И я, бывает, скучаю по деревне – коровы, сено, рыбалка… Помню, как отец приходил из леса, а я играла с маленькими… Но времена меняются, и мы должны к ним приспосабливаться. Хуже не стало, в конце концов.
Тут Рагнхильд вспомнила, как светлела лицом ее мама, когда заходила к Мерви, после того как они прибирались у Хенри. Как за чашкой кофе и женскими разговорами снова становилась собой прежней.
– Собака, – сказала Рагнхильд. – Отдайте ее мне.
– Что ты с ней собираешься делать? Она ведь совсем дикая.
* * *
Муж Стины Лейф ждал в машине на парковке возле больницы. «Почему он не пришел в больницу вместе со Стиной?» – подумала Рагнхильд. Даже Лейф посчитал, что держать такую собаку – безумие: «Она не сможет жить в квартире». Но потом даже обрадовался, что ему не придется лишать жизни здоровое животное. А Рагнхильд позвонит, если поймет, что не справляется.
Собака оказалась послушной. Только лапы подгибались от страха, когда Рагнхильд сажала ее в машину. В качестве поводка Лейф приспособил веревку.
– Вот, возьми. Я завязал так, чтобы петля затягивалась, если она захочет убежать. Почти как поводок для какого-нибудь ретривера.
– Ты всегда любила животных, – вспомнила Стина. – Помнишь теленка, который бегал тогда с тобой и Вирпи все лето? Он был с вами везде, разве что в лодку не садился. Вы еще сооружали для него препятствия и учили прыгать. Как его звали?
– Не помню, – честно ответила Рагнхильд.
Собака, с видом покорившейся пленницы, всю дорогу пролежала в багажнике. Рагнхильд с ней разговаривала.
– Даже не знаю, будет ли так лучше для тебя, – сказала она. – Иногда любовь невозможно отличить от эгоизма.
Где-то возле Пуолтикасваара Рагнхильд вспомнила, что теленка, с которым они играли все лето, звали Онненкукка, Цветок Счастья. Рагнхильд и Вирпи поили его молоком из ведра. А потом совали ему в рот пальцы, и теленок сосал. У него были очень сильные жевательные мышцы и мускулистый язык, которым он прижимал их пальцы к нёбу.
Рагнхильд спросила себя, вспоминает ли собака остров и то, как ловила в лесу полевок.
И Бёрье Стрём куда-то пропал… Наверное, уехал к себе в Эльвсбю.
* * *
Во вторник утром Свен-Эрик Стольнаке поехал в город, хотя у него не было там никаких дел. Может, ради Айри, чтобы не сидеть весь день на кухонном диване. Поднялся на Луоссаваару, куда должны были перенести несколько старейших в городе деревянных домов.
Стольнаке стоял на вершине и любовался Кируной. Он видел дом, в котором в детстве жил с матерью. Церковь, где они с Юрдис обвенчались. Квартал, где Лена пошла в начальную школу.
Свен-Эрик знал здесь каждую улицу и почти каждый дом, всех владельцев недвижимости и квартиросъемщиков. В этих кварталах протекала его полицейская жизнь. Здесь он задерживал нарушителей дорожного движения и возвращал хозяевам убежавших собак. Звонил в двери с плохими известиями, боролся с насилием, пьянством, наркотиками и воровством. На некоторые дома смотреть не хотелось – те, откуда полицейские забирали детей или куда заявлялись с приказом о выселении. Но было ведь и другое. Эти же люди в час испытаний заступались за ближнего. Свидетели говорили правду, превозмогая страх. Учителя и работники социальных служб до конца боролись за молодежь.
И вот теперь эта Кируна уходит под землю. Еще немного, и из-под воспоминаний Стольнаке будет выбита почва, в буквальном смысле слова. К новым домам и улицам, которые строятся, он не имеет никакого отношения.
И все-таки здорово смотреть на город с этой горы. На какое-то время может показаться, что не все так плохо. Но тоска настигнет. Пытаться убежать от нее – не вариант. Ее надо пережить.
Стольнаке еще пару минут оплакивал родной город, а потом у него зазвонил телефон. На дисплее высветился незнакомый номер.
«Наверное, какой-нибудь продавец, – подумал Свен-Эрик. – Хотя и они тоже люди».
Но это оказался не продавец.
– Добрый день,
