– Почему? Это ты его попросила навязать мне дело?
– Нет, это он сам, – засмеялась Настя. – Моя вина в том, что в прошлом году я ему написала мощную аналитическую справку об изнасилованиях и насильниках, особенно серийных. И в выводах как раз и ляпнула ту гениальную мысль, которую только что вам изложила. Но честное слово, Константин Михайлович, у меня были веские основания для таких выводов. Я же огромную кучу фактуры перелопатила, со специалистами консультировалась. Между прочим, если вам интересно, могу сказать, что в нашем ВНИИ группа ученых специально занимается серийными сексуальными преступлениями. Я и им свою справку показывала, они ее одобрили, так что если вы чем-то недовольны, то претензии не только ко мне.
В ответ следователь пробурчал что-то невразумительное.
Весь день Настя куда-то звонила, наводила справки, что-то диктовала, что-то записывала, извинялась за беспокойство в праздничный день, просила, сердилась, убеждала и даже два раза чуть ли не кричала. Чтобы не мешать мужу писать доклад, она устроилась вместе с телефоном на кухне, закрыв плотнее дверь, каждые полчаса наливала себе чашку кофе и периодически прикидывала, хватит ли оставшихся после новогодней ночи продуктов на сегодняшний день и можно ли не готовить обед. То ей казалось, что можно, то вдруг ее начинала мучить совесть за то, что она почти ничего не делает по дому. «Надо, наверное, заставить себя встать со стула и приготовить хотя бы суп, чтобы обозначить хозяйственное рвение, – уговаривала она себя. – Лешке будет приятно». После чего она снимала телефонную трубку, делала очередной звонок, вносила в блокнот очередную запись, наливала себе очередную чашку кофе, закуривала очередную сигарету и в очередной раз забывала о своих благих порывах.
* * *
У Юры Короткова все было сложнее. Во-первых, даже в те редкие дни, которые действительно получались выходными, он не мог спокойно отдыхать дома, потому что жил в маленькой двухкомнатной квартире с женой, сыном и парализованной тещей. Во-вторых, его любимая женщина Люся предупредила, что, вполне возможно, сумеет освободиться от жесткого супружеского надзора и провести с Юрой несколько часов. Она обещала позвонить, как только сможет вырваться, и Юра, разумеется, тут же помчался на работу, чтобы без опаски и оглядки терпеливо ждать ее звонка.
Поэтому 2 января Саша Юлов, которому в этот день выпало дежурить по отделению, нашел Короткова не дома, а в кабинете на Петровке.
– Что нового по Турину? – спросил Коротков, с трудом скрывая разочарование оттого, что в трубке послышался голос не Люси, а молодого оперативника.
– Практически ничего. Он действительно никуда не ходит и почти ни с кем не общается. Я встречался с его бывшей женой, она характеризует Андрея как романтика-недотепу. Она считает, что он ни в коем случае не мог совершить насилие над женщиной, а тем более над девочкой.
– Ну, что там она говорит и считает, это дело десятое. Я таких аргументов не принимаю. Не может совершить традиционного изнасилования только тот мужчина, у которого отсутствует половой член. Все остальные могут, и всех остальных можно подозревать, – жестко ответил Юрий, который за много лет работы в розыске так и не привык к убитым и изнасилованным детям и каждый раз делался слепым и глухим от ярости и ненависти к преступнику. – А что ты имел в виду, когда сказал, что Турин почти ни с кем не общается?
– Я наблюдал за его квартирой два дня подряд. Он ни разу не вышел на улицу, но к нему приходила женщина. Она приезжала на машине, поэтому я ее легко установил.
– Кто такая?
– Параскевич Светлана Игоревна, прописана в Москве, шестьдесят седьмого года рождения. Алло! Юра, ты куда делся? Алло! Разъединилось, что ли? Алло!
– Я здесь, – ответил Коротков. – Повтори еще раз.
– Параскевич Светлана Игоревна. Что будем делать? Начнем ее разрабатывать или переключимся на Гену Варчука?
– А ты по Варчуку что-нибудь успел сделать?
– Я собрал сведения о его друзьях по месту жительства и по дому на Котельнической. Оказалось, что Гена раньше подолгу жил у деда, потому что дед у него в прошлом какой-то крупный деятель и у него квартира огромная, а там, где Гена жил с родителями, было тесновато, они вообще ютились в коммуналке, пока кооперативную квартиру не построили. Поэтому на Котельниках у Варчука полно приятелей. Но ребят я пока не трогал без твоей команды.
– Правильно сделал. Значит, так, Саня, команду ты от меня, считай, получил, начинай заниматься друзьями Варчука. А Светлану Игоревну не трогай.
– Почему? Ты с ней знаком и уверен, что она ни при чем?
– Ну, к изнасилованию-то она точно отношения не имеет, – усмехнулся Коротков. – А то, что она про Турина может рассказать много интересного, это наверняка. Но ведь и Турин может кое-что о ней рассказать, коль они знакомы. Вот это как раз мне и надо. Ну-ка давай еще разочек с подробностями, где и когда ты ее засек.
Юлов терпеливо пересказал со всеми деталями ту сцену, которую увидел из окна квартиры одинокой бабульки, и назвал Короткову номер машины.
– В чем она была одета?
– Короткая шубка, голубоватая такая, черные брюки, узенькие. Шапки на ней не было, голова непокрытая. А чего она натворила-то?
– Да бог ее знает, может, и ничего. Только когда неутешная вдова начинает слишком быстро утешаться с другим мужчиной, это всегда наводит на разные мысли.
– А она что, вдова? – удивился Юлов. – Она же молодая совсем.
– Так у нее и муж был молодой, они ровесники. Мы как раз его убийством занимаемся.
– Ах вон что…
После разговора с Юловым Коротков попытался дозвониться до Анастасии, но в этом трудном деле не преуспел. Ее домашний телефон был занят намертво. Он предпринял уже около десяти попыток, когда позвонила Люся и сказала, что может выходить из дома. Разумеется, Коротков тут же сорвался с места, мысленно наказав себе не забыть дозвониться до Каменской хотя бы из уличного автомата. Но поскольку возможность встретиться с Люсей выпадала не так уж часто, цена такому наказу была, честно говоря, невелика.
* * *
Конечно, опасения Стасова оправдались, Маргарита успела вернуться из своей заграничной поездки до праздника и тут же забрала Лилю. Новый год он встретил вдвоем с Татьяной, но сам факт встречи можно было считать чисто условным. Минут за двадцать до наступления торжественного момента они вдруг ни с того ни с сего занялись любовью, телевизор, правда, при этом оставался включенным, и, когда начали бить куранты, Татьяна испуганно воскликнула:
– Ой, Димка, а Новый год-то!
Они выскочили из постели, оба голые, Стасов быстро открыл бутылку шампанского, они торопливо чокнулись, проглотили залпом зеленовато-золотистую жидкость и нырнули обратно под одеяло. Примерно через полчаса они накинули теплые халаты, с завидным аппетитом поели и снова улеглись в постель, разговаривая и одним глазом поглядывая в телевизор, где по всем программам им предлагали современную интерпретацию старых песен.
– Знаешь, – рассказывал жене Стасов, – у меня такое странное чувство появилось… Я стал думать, что, может, зря ушел со службы.
– Откуда такие мысли? – удивилась Татьяна. – Полгода еще не прошло с тех пор, как ты с пеной у рта мне доказывал, что ты ненавидишь свою службу.
– Мне поручили частное расследование обстоятельств осуждения одного бизнесмена, совершившего убийство. Он хочет доказать свою невиновность и добиться пересмотра дела и оправдательного приговора. Но убийством этим занимались мои бывшие коллеги, ребята из моего главка. И вот, понимаешь ли, Танюша, какая штука: чтобы отработать свой гонорар и доказать невиновность этого Досюкова, я должен найти следы явной недобросовестности своих ребят, может быть, просто ошибки и недоработки, а может быть, и улики, говорящие о том, что они преднамеренно вели дело к обвинению и осуждению Досюкова. Но чем больше я копаюсь в этом деле, тем больше убеждаюсь, что наши ребята сработали на совесть. То есть я доверия клиента не оправдываю, я не смогу помочь ему доказать его невиновность, но меня это, черт возьми, радует. Понимаешь? Радует! Мне приятно, что мои коллеги не ударили лицом в грязь, что они честно и добросовестно отрабатывают свою зарплату. Эдакое чувство корпоративной гордости.
– А что клиент? Он действительно невиновен, как тебе кажется? Или просто блефует?
– Трудно сказать. Все говорит о том, что он виновен. А он упирается, и меня это как-то… настораживает, что ли. На что может рассчитывать человек, когда против него такой набор доказательств? Должен же у него быть элементарный здравый смысл! Я никак не могу понять, что за всем этим стоит – его безмерная наглость или его истинная невиновность.
– Странно, – согласилась Татьяна. – У меня частенько попадаются такие подследственные, которые до последнего пытаются меня гипнотизировать своей уверенностью в торжестве справедливости. Грозят всеми карами небесными за привлечение к ответственности невиновного, обещают, что «я еще увижу» и «еще пойму», как была не права, когда не верила такому хорошему и порядочному человеку. Но это только до зоны. Как попали в зону – так все, как отрезает. Там они еще некоторое время пытаются гипнотизировать администрацию, но в колонии ведь люди совсем не такие, как в следственных аппаратах. Это мы с тобой, Стасов, с равной частотой сталкиваемся и с истинными виновниками, и с ошибочно подозреваемыми, а у них в зоне свой взгляд на жизнь. Раз приговор суда вступил в законную силу, значит, виновен, и разговаривать тут больше не о чем. Поэтому на работников колонии такой гипноз не больно-то действует. Их сомневаться не заставишь, они из другого теста сделаны. Так что если у твоего клиента и наличествует безмерная наглость, то она должна быть уж слишком безмерной. Или он действительно невиновен. Дырки-то есть в системе доказательств?
