— Демократично у вас, — пробормотал Александр Борисович.
— Да уж, — сказала она со странной смесью гордости и осуждения.
Худенький и совсем юный мальчик был киноведом, а толстяк лет двадцати пяти — из режиссерской мастерской Плотникова, его звали Вениамин. Он метнул на секретаршу тяжелый взгляд, но покорился. Впрочем, узнав суть вопроса, Вениамин просиял.
— Нет ничего проще, — сказал он. — Конечно, Мэдисон — русский по происхождению. Но в России прежде никогда не был. А вот предки его отсюда. Он же Медовников!
— Это я уже знаю, — прервал Турецкий. — Откуда именно его предки, можете подсказать?
— С Дальнего Востока, — сказал толстяк. — Не то из Хабаровска, не то из Уссурийска.
— Ниоткуда, — вмешался вдруг второй студент, Костя. — Его отец был американец.
— Костя, не пори чушь, — возразил Вениамин. — Он русский.
— Сам не пори.
— Скажешь, он не Медовников?
— Медовников. Но только это фамилия отчима, а не отца.
— Чего?!
— Что слышал, Веня. Может, снова поспорим? — ехидно предложил Костя и протянул руку.
Видимо, у этого вопроса была какая-то подоплека, потому что толстяк, несмотря на всю свою уверенность и запальчивость, заключать пари не спешил и смотрел на приятеля с подозрением. Про Турецкого спорщики забыли напрочь.
Александр Борисович вздохнул и достал корочку Генеральной прокуратуры.
— Ну вот что, господа студенты, запишите мне свои телефоны и давайте побеседуем в удобное для всех время.
— Зачем это? — слегка побледнел толстяк Веня. Секретарша злорадно хихикнула.
— А поговорим за искусство, молодые люди.
— Так чего тянуть? — сказал Костя. — Давайте прямо сейчас.
— Сейчас мне нужно найти Буцаева. Кстати, не знаете, где он может быть?
— В столовой, — сказал Веня.
— В спортзале, — возразил Костя. Видимо, они спорили по любому поводу.
— А где спортзал и столовая?
— На первом этаже, — ответили они синхронно. — А мы… можем быть свободны?
— Вечером заеду к вам в общежитие, — грозно посулил Турецкий.
Каскадер Буцаев был приземистым, коренастым парнем в довольно убогой одежде. Впрочем, возможно, это была рабочая амуниция. Турецкий разыскал его в спортивном зале — прав оказался Костя.
Буцаев дрался с тремя противниками-студентами. Это был учебный бой. Ударов никто не наносил: студенты — потому что он не давал им такой возможности, Буцаев — чтобы не покалечить. Турецкий засмотрелся: было в этом что-то неправдоподобно оперное, но зрелище, нельзя не признать, завораживало. Забавно было, что все происходило под громкую музыку какой-то попсовой песенки из «Фабрики звезд».
Буцаев уложил всех троих на маты, поймал на себе взгляд Турецкого и сразу подошел к нему.
— Меня Коломиец предупредил, что вы приедете.
На первый взгляд Турецкий дал ему лет двадцать шесть — двадцать восемь, но в ходе общения менял это мнение, постепенно прибавляя по три-четыре года, пока не остановился в районе сорока пяти.
Из-за громкой музыки говорить было трудно, и Турецкий показал на уши: нельзя ли, мол, приглушить? Приглушили.
— Когда я был моложе, — сказал Буцаев, — то любил более сложную, так сказать, серьезную музыку. Но чем больше я погружался в кинематографическую работу, тем больше скатывался к низким жанрам.
— Почему же это?
— Дело в том, что как раз вот такие простенькие, стопроцентно попсовые мелодии чаще всего служат источником грубого вдохновения. Очень трудно вдохновиться сложной, утонченной музыкой. Когда я работаю, я слушаю попсу. А настоящая музыка требует совсем другого состояния. Вот и студентов так же учу.
— Понятно. Расскажите, как вам работалось с Мэдисоном.
— Непросто.
— Почему?
— Потому что главный его принцип — никаких звезд.
— А вы, значит, считаете себя звездой?
Это было любопытно, до сих пор Турецкий не слышал, чтобы каскадеры играли в кино приоритетную роль. Он почувствовал тут возможную лазейку для своего расследования.
— Я всего лишь требую к себе адекватного отношения, — уклончиво высказался Буцаев.
— Так почему Мэдисон не любит звезд? Потому что у его фильмов денег мало?
— Деньги ни при чем. Мэдисон считает: нельзя, чтобы актер затмил собой все. Звезды, мол, хороши для триллеров. А у него особое кино. И нельзя, что бы люди приходили на фильм с уже готовым мнением. Они должны увидеть просто доктора или сантехника, а не Де Ниро в этой роли.
Похоже, лазейки никакой не было, просто перед Турецким стоял еще один киноманьяк. Ничего нового о дне исчезновения Мэдисона Буцаев не сообщил.
— Кстати, как вы с ним познакомились?
— Он увидел меня в одном американском фильме.
Турецкий кивнул, чтобы скрыть свое невежество, и отправился ужинать в институтскую столовую. После чего поехал в общежитие. Там, помимо киноведа Кости и режиссера Вени, он несколько часов кряду проговорил с еще несколькими студентами:
— режиссером Мартой Юркевич,
— сценаристкой Таней Михолап,
— оператором Юрцом (именно так он просил его называть) Клементьевым,
— актером Шумахером,
— еще одним режиссером, Ильей Ермиловым.
Все это была общая компания молодых энтузиастов своего будущего дела. Студенты объясняли Турецкому, как делается кино, спорили о достоинствах Мэдисона и Плотникова и, кажется, знали обо всем на свете. Ермилов показался Турецкому наиболее примечательным из всех. Этот парень был очень себе на уме и что-то знал про себя и про остальных. С ним безусловно стоило продолжить общение.
Когда Турецкий уже садился в машину, припаркованную у общежития, у него зазвонил мобильный.
— Александр Борисович, надо поговорить.
— А это кто?
— Казаков.
Теперь Турецкий узнал голос продюсера, прозвучавший с некоторой досадой. Ага, значит, тщеславия не чужды не только режиссеры.
— Ну, говорите, я слушаю.
— Не по телефону.
— Тогда приезжайте завтра на Большую Дмитровку.
— А что у нас на Дмитровке?
— Генпрокуратура.
— Еще хуже. Не хочу, чтобы меня у вас видели.
— Так где же тогда? — стал терять терпение Турецкий. — На «Мосфильме», что ли? Или у вас, на Кутузовском?
— Давайте во ВГИКе. Прямо сейчас. У меня занятия с заочниками, скоро закончатся. Подъезжайте. — И Казаков дал отбой.
Однако наглец, подумал Турецкий. Но ничего не поделаешь, информация была нужна, и пришлось ехать, тем более не смертельно — совсем недалеко.
Через полчаса с небольшим Турецкий подкараулил Казакова во вгиковском коридоре. Продюсер поздоровался и сказал без обиняков:
— Я был не прав. У Плотникова есть мотив. Я подумал, что это, не исключено, важно и срочно.
— В прошлый раз вы решительно отвергли эту идею.
— А теперь кое-что случайно узнал.
— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Турецкий.
— Мэдисон перешел ему дорогу. Совсем недавно.
— Конкретней.
— Конкретней не могу. Поверьте на слово.
— Я — юрист, — напомнил Турецкий. — Я не могу верить на слово.
— А я — продюсер. Я вообще не обязан говорить правду. И обязан хранить профессиональные отношения в тайне. В этом суть моей профессии. Постарайтесь дальше разузнать все сами.
— Ладно, спасибо и на том. Хм… Что же это может быть? Не женщину же он у него отбил?… Работу, что ли, не поделили?
— Как вы догадались?! — оторопел Казаков.
— А что остается? Оба на своем кино повернуты. Ну ладно, сказали «а», говорите и «б». В чем тут дело?
— Это между нами? — обреченно вздохнул Казаков.
— Свои источники не выдаю, — сухо ответил Турецкий.
— У Плотникова на американца зуб. Плотников должен был снимать фильм в Японии. Дело было на мази, контракт подписан. И тут Мэдисон прислал япошкам свой сценарий, который им так понравился, что они Плотникова бортанули.
— И что, это большой секрет?
— Чтобы соблюсти лицо, Плотников преподнес это дело так, будто отказался сам. Поймите меня правильно, Александр Борисович, я сотрудничаю с ними обоими.
— Саша, знаешь, ты бредил, — сказала утром Ирина с явной тревогой.
— Что? — удивился Турецкий.
— Ты постоянно говорил во сне. Такого раньше не было… Я записала.
— Серьезно?!
Она молча протянула ему лист бумаги. Турецкий прочитал:
«Переменное фокусным расстоянием. Панорамирование. Прерывистый монтаж. Синхронизация. Фокусировка… Дубляж… Инерция зрительного восприятия».
Турецкий расхохотался:
— Ирка, ради бога, оставь в покое мои сны!
Он глотнул кофе, принял душ и уселся завтракать.
Зазвонил телефон.
— Ты спишь там, что ли?! — раздался разгневанный голос Меркулова.
