Ушаковым, я имею в виду Михеича, не расправились еще в те времена, когда он действительно нес в себе определенную опасность для посвященного круга людей, а он спокойно дожил до весьма преклонных лет?
— Вот и я себя о том же спрашиваю, — согласился с хозяйкой дома Семен, помогая Злате разливать чай. — Но, продолжая эту тему, должен обратить ваше внимание на то, что человек, для которого Державин представлял определенную опасность, также знал и о том, что в тайну Михеича посвящен и его сын, то есть Ефрем Ушаков. И в данном случае…
— А почему ты думаешь, что Ефрема Лукича убили именно из-за Рублевского «Спаса»? — спросила Злата. — И почему бы не предположить, что поджог дома — это всего лишь прикрытие кражи тех старинных икон, что могли храниться в его мастерской? Кстати, мама, ты сама как-то говорила, что видела у Луки Михеича настоящего Ушакова.
— Симона Ушакова?! — удивился Головко.
— Да, Симона Ушакова, которым он очень дорожил. Кстати, я не исключаю возможности и того, что у Луки Михеича был еще прижизненный список Рублевского «Спаса», который мог храниться в их доме как фамильная реликвия. И естественно, что эта икона перешла затем к Ефрему Лукичу.
— Чтобы у Михеича был прижизненный список Спаса?.. — удивленно протянула Ольга Викентьевна. — Глупости!
— Отчего же глупости, мама? — возмутилась явно уязвленная Злата. — Если у него был Симон Ушаков, о существовании которого он не очень-то распространялся даже в среде хороших знакомых, так почему бы не быть и «Спасу» Рублева?
— Ну, знаешь ли! — вспылила Ольга Викентьевна. — Этак до чего угодно договориться можно.
— Можно, мама, можно! Но не потому «можно», что это явная глупость, а потому, что сначала охотятся за моим отцом, а потом вдруг сгорает в своем доме Ефрем Лукич. И если все это свести воедино…
В версии, которую чисто интуитивно выдвинула Злата, была своя логика. К тому же Ефрема Лукича словно преследовало видение окровавленного Рублевского «Спаса», и это также нельзя было сбрасывать со счетов. Будто мучило иконописца что-то, не давало ему жить спокойно, оттого и кровавые потеки на Лике. Когда Головко позвонил в Институт психиатрии относительно видения Ефрема Ушакова, диагноз был поставлен однозначный: «Давило что-то мужика, сработало глубинное подсознание — и как итог… Короче, в народе говорят просто: крыша поехала».
Однако они отвлеклись от темы, о чем и напомнил Семен:
— Скажите, Ольга Викентьевна, а не мог тот охранник, который состоял при Луке Ушакове, проболтаться кому-нибудь о том, что за иконы пишет его подопечный в тайной иконописной мастерской в самом центре Москвы?
На лице Мансуровой застыла скорбно-саркастическая усмешка. Мол, я была о вас более высокого мнения, молодой человек, а вы… М-да, о времена, о нравы!
— Ну, во-первых, к Михеичу был приставлен не охранник, как вы изволили выразиться, а сотрудник ОГПУ, дослужившийся впоследствии до полковника КГБ. А во-вторых… Как рассказывал сам Ушаков, Генрих Ягода знал, кому можно доверить государственную тайну подобной важности. И тот чекист также хорошо знал, чем конкретно для него лично может закончиться утечка подобной информации.
— А ты-то откуда знаешь, мама?
— Михеич рассказывал. Они иной раз встречались, как бы невзначай, и Михеич имел все основания предполагать, что даже после того, как была ликвидирована та иконописная мастерская на Арбате, он продолжал оставаться под наблюдением.
Ольга Викентьевна вздохнула и негромко произнесла:
— Так что, голуби мои, здесь не так уж все и просто, как можно было бы предположить.
«Это уж точно, — мысленно согласился с ней Головко. — Как совершенно точно и то, что кто-то еще, кроме отца и сына Ушаковых, того чекиста, а также Игоря Державина и Мансуровой знал о тайне Рублевского «Спаса». Знать бы только кто!».
Господи милостивый, как же ему не хотелось уходить из этого дома! Однако в Удино его ждала эксгумация трупа на деревенском погосте, и он, раскланявшись и поблагодарив за чай, поднялся из-за стола.
— Если позволите, я навещу вас еще.
— Буду весьма рада.
Эту фразу произнесла Ольга Викентьевна, а Злата, проводив гостя до порога и прикрыв за собой дверь, негромко произнесла:
— Ты уж прости меня, Семен, может, это и не моего ума дело, но не дает мне покоя то видение, о котором твоему участковому рассказал Ефрем Лукич. Понимаешь, уж слишком сложная завязка получается: сначала видение «Спаса» двадцатилетнему Луке Михеичу и уже на исходе жизни точно такое же видение — Ефрему Лукичу. Правда, усиленное кровяными потеками по Лику. И не кажется ли тебе, что если видение «Спаса» Луке Михеичу еще как-то объяснимо, то периодичность этого же видения Ефрему Лукичу…
— А если более внятно?
— Пожалуйста. Психологическая давиловка через зрительный образ. И тот, кто затеял этот трюк с видением окровавленного «Спаса» в окне, знал о том видении, которое было Луке Михеичу, когда он просил Всевышнего ниспослать ему божественное откровение при создании Образа. И если бы не пожар…
— Но зачем? — возмутился Семен. — И кому это надо было?
— Насчет «кому» — не знаю, — призналась Злата. — А вот относительно «зачем»… Судя по тому, с каким иезуитским упорством давили на его психику, можно предположить, что от него чего-то добивались, возможно даже, что его пытались сломать, а он…
Но ведь это из области научной фантастики, — пожал плечами Головко, — по крайней мере архисложно. И чтобы принять это как версию…
— Отнюдь, — улыбнулась Злата. — Помню, делали мы как-то выставку со спецэффектами на развалинах Херсонеса, и надо было придумать нечто такое, что повергло бы всех в изумление. Вот тогда-то наши спецы и сделали несколько пространственных голограмм, которые даже хотелось потрогать. И если допустить, что некто привлек специалиста, который смог бы замаскировать небольшой проектор в доме Ушакова, а это, думаю, не составляло особой проблемы…
— Хорошо, — перебил ее Семен, — об этом я тоже наслышан. Но как объяснить тот факт, что Спас являлся Ушакову в одно и то же время?
— Господи, а это еще проще! Реле времени. И голограмма начинает оживать, когда вообще никого нет вокруг.
Включив замок зажигания и откинувшись на спинку кресла, Головко с силой потер виски, пытаясь свести воедино все то, что услышал в доме Мансуровых. Почти иезуитская задумка Сталина… иконописец от Бога Лука Ушаков… Видение ему Рублевского «Спаса», повторенного почти восемьдесят лет спустя его сыну, Ефрему Ушакову… и столь неожиданная версия Златы об установленной в доме Ефрема Ушакова аппаратуре, которая могла бы воспроизводить голограмму окровавленного «Спаса»…
От всего этого в голове сумятилась какая-то мешанина, и Семен, понимая, что без помощи Бусурина ему никогда не разгадать этого ребуса, достал
