— Чего пристал? Нашел время разговоры разговаривать. Опять, небось, о своей красавице Галине будешь рассказывать. Забыл, что начальник наказывал: удвоить, утроить бдительность. На сопредельной стороне что-то замышляют. Начальство, оно должно знать. Так смотри, не зевай.
Калюжный обиженно замолчал. Делиться своими сомнениями сразу расхотелось. Вскоре пограничники вышли к околице Протягайловки. Еще немного — конец их участку. Вдруг оба как по команде остановились и прислушались. Шевцов, невзирая на крепкий мороз, даже снял буденовский шлем, закрывавший уши, и стоял с непокрытой головой, повернувшись всем корпусом в сторону села. Оттуда явственно доносился какой-то непонятный шум. Шум с каждой минутой нарастал, становился все громче. Они уже отчетливо различали характерный скрип снега под сапогами. Людей, если судить по скрипу, было много, однако человеческих голосов не было слышно. Это удивляло и озадачивало. Они увидели, наконец, черную толпу, которая устремилась к берегу Днестра. Это было так неожиданно, что молодые ребята растерялись. Первым опомнился Шевцов. Вскинув винтовку, он закричал так, что его голос можно было услышать и на другом берегу:
— Стой, стрелять буду!
Толпа дрогнула, смешалась и пограничникам показалось, что люди остановились. Послышался надрывный женский вскрик, потом другой, детский плач. Однако и женские вскрики, и детский плач перекрыл громкий, срывающийся от волнения хриплый голос:
— Ынаинте, фрацилор! Ну вэ темець де нимик. Ведець, ей ну траг. Ынаинте, май репеде, май репеде![14]
Толпа снова тронулась, и передние уже ступили на днестровский лед.
Калюжный вскинул винтовку и направил ее в самую гущу людей, но стоящий рядом Шевцов успел резко ударить по стволу и пуля пошла поверх голов.
— Ты что делаешь, сучий сын, с ума сошел! Там же дети, женщины.
— Стой, кому говорят! Ни с места! — снова что есть силы закричал он, но было уже поздно.
Пограничники увидели, как с противоположного берега взвилась в черное небо красная ракета, за ней другая, третья… Зловещие кроваво-красные отблески легли на запорошенный снегом берег. Отблески вдруг померкли в ослепительно ярком свете прожекторов с того берега. Все произошло так быстро, что казалось: на той стороне только и ждали сигнала, и этим сигналом послужил одиночный выстрел Калюжного. Лучи прожекторов зашарили по льду, словно что-то нащупывая. Выхватив из темноты людей, они, слегка задрожав, замерли. Яркий свет слепил глаза, и пограничники инстинктивно прикрыли их ладонями, а когда оторвали ладони, что увидели: толпа быстро шла, почти бежала по световому коридору за кордон.
— Уйдут, Володя, уйдут же! — Винтовка в руках Калюжного плясала, его била противная мелкая дрожь. — Стрелять надо!
Шевцов тихо выматерился сквозь стиснутые зубы. Калюжный выстрелил, и черная фигура упала как подкошенная. Из толпы выскочили две мужские фигуры — одна широкая, крупная, другая пониже и потоньше. Тускло блеснули вороненые стволы пистолетов, которые они держали на весу, сухо хлопнули выстрелы. Шевцов тихо вскрикнул. Калюжный, скосив глаза, увидел, как он, не выпуская винтовки, схватился за левое плечо. «Никак ранили, а может, и убили, — обожгла его мысль. — Ну ладно, гады, если вы так…» Винтовка по-прежнему не слушалась его, и он, не помня себя, лихорадочно рванул затвор, выбежал на лед и несколько раз выстрелил в толпу, которая уже преодолела больше половины пути через Днестр. Никто не упал, но горстка людей, среди которых Калюжный разглядел несколько женщин, повернула обратно. Они не сделали и десятка шагов, как их догнал тот, невысокий, что стрелял по нему и Шевцову. Калюжный с ужасом увидел, как человек с пистолетом разрядил его в спины уходящих на советскую сторону. Прожектора погасли также внезапно, как и вспыхнули. Калюжный, падая на скользком льду, побежал обратно, туда, где они только что стояли с Шевцовым. Тот молча лежал на спине, тихо постанывая. «Значит, жив!» — Калюжный вытащил из подсумка ракетницу и нажал на спусковой крючок. Зеленая ракета, шипя и потрескивая взвилась свечой. Взвалив на плечи Шевцова и шатаясь под его тяжестью, он медленно побрел в сторону заставы. Навстречу им уже бежали поднятые по тревоге пограничники.
Донесение о чрезвычайном происшествии на этом участке демаркационной линии сразу ушло по инстанции. Подобные происшествия произошли в ту же ночь и на других участках границы.
Молодой сотрудник, дежуривший по генеральному инспекторату сигуранцы, коротал время за чтением французского журнала. Журнал попался любопытный, особенно иллюстрации, и он так увлекся, что не сразу расслышал шум автомобильного мотора на тихой ночной улице. Он нехотя оторвался от журнала, прислушался. Машина остановилась возле здания, и дежурный, сунув журнал подальше в стол, выбежал на улицу встречать начальство. Автомобили в Кишиневе были наперечет, а кто еще, кроме самого ге нерального инспектора, мог прибыть в такой поздний час? Он не ошибся, и с вежливой улыбкой приветствовал генерального инспектора у входа в здание. Этот, один из самых больших домов в городе, был возведен в короткие сроки наверху улицы короля Ка-рола недавно. Прохожие прибавляли шаг, торопясь побыстрее миновать мрачный, украшенный нелепыми колоннами дом, бросая на него косые, смешанные с безотчетным страхом и любопытством взгляды.
Несмотря на позднее время, многие окна инспектората были освещены.
Генеральный инспектор Маймука, как показалось дежурному, выглядел озабоченным и усталым. Он небрежно кивнул офицеру и, поднимаясь к себе в кабинет, распорядился:
— Если будут звонить из Тигины или других пограничных пунктов, немедленно доложите.
В кабинете было пусто, тепло и уютно. Маймука сел в глубокое, удобное кресло и, скользнув отсутствующим взглядом по многочисленным папкам, бумагам, разложенным на столе, задумался. Он только вчера приехал из Бухареста, куда ездил по срочному вызову своего непосредственного начальника — генерального директора сигуранцы Виктора Кадере; разговор с директором не выходил у него из головы. Разговор крайне неприятный, в чем-то даже оскорбительный. Кадере недвусмысленно намекнул, что правительство и корона крайне озабочены политическим положением в Бессарабии. Он подчеркнул, что это положение особенно усугубилось в последнее время, когда Советы сорвали переговоры в Риге, пытаясь навязать обсуждение так называемого бессарабского вопроса, существующего лишь в больном воображении большевиков. К сожалению, сказал директор, коммунистам удалось многих обмануть своими притязаниями на Бессарабию. Эта румынская провинция большевизируется!
Кадере открыл коричневую папку и достал листок бумаги. «Вследствие срыва переговоров, — прочитал он вслух, — среди рабочих Кишинева намечается явный подъем коммунистического движения. Отказ Советской России признать присоединение Бессарабии не только встречен с симпатией со стороны рабочих, но был воспринят ими как стимул к немедленной и более активной борьбе против буржуазии с надеждой, что присоединение Бессарабии к родине пролетариата произойдет в ближайшее время».
Прочитав донесение, Кадере не без сарказма заключил:
— Прошу заметить, господин Маймука, такой важный документ мы получаем не от инспектора сигуранцы, а от полиции!
Кадере, не выпуская из рук злополучной бумаги, выразительно посмотрел на своего собеседника. Маймука отважился на возражение высокому начальству, что позволял себе редко, лишь в самых крайних случаях.
— Дело в том, — сказал Маймука, — что Бессарабия — больное место всего королевства. Да, в Бессарабии действительно немало недовольных, но эти недовольные отнюдь не большевики, и даже не большевистские симпатизанты. Это добропорядочные, законопослушные обыватели, которые на себе испытывают трудности, вызванные экономическим кризисом. Кризис, как это известно господину генеральному директору, больнее всего ударил именно по Бессарабии. Кроме того, — добавил Маймука, — центр не всегда правильно относится к нуждам этой молодой румынской провинции. Бессарабцы, родные дети великой румынской нации, чувствуют себя подданными второго сорта! Но для заботливого, справедливого отца все дети должны быть одинаково любимы, — продолжал он. — И большевики, эти известные мастера половить рыбку в мутной воде, искусно используют трудности, переживаемые безгранично преданным его величеству народом Бессарабии. Они действуют поистине с дьявольской хитростью и коварством. Не переходя с оружием в руках наших границ, они нападают на Румынию изнутри, просачиваются в города и даже в села, растлевая их мирных жителей.
Однако, — продолжал вслух свои размышления Маймука, — не следует впадать в крайность и преувеличивать силу и значение большевиков. А этому распространенному, прискорбному заблуждению способствуют многочисленные коммунистические процессы, проходящие в Кишиневе и других городах. Эти процессы создают обманчивое впечатление, что коммунистическая отрава пустила в провинции глубокие корни. На самом же деле большинство процессов — это процессы советских шпионов, заброшенных с той стороны. В немногие же коммунистические антигосударственные шайки заговорщиков, которые они называют ячейками, агенты Москвы и третьего Интернационала, эти наемные чиновники революции, хитростью и посулами вовлекают деклассированные, малограмотные темные элементы. Вот с их вожаками следует расправляться беспощадно, а заблудших, обманутых надо направлять на путь истинный, не ожесточать их чрезмерно суровым наказанием.
