в Берлине и окружение столицы рейха делает жизненно необходимым быстрейшее проведение наступления для деблокирования в направлении, оговоренном ранее. Если прорыв выполнить быстро и решительно, не заботясь о флангах и соседях, то удастся восстановить связь 9-й армии с Берлином и при этом уничтожить большие силы противника».
Рейхсляйтер старательно записал в свой блокнот прозвучавшие фразы, но ему понадобилось ещё несколько мгновений, чтобы вникнуть в его смысл.
Было 19 часов 00 минут.
Вашингтон. Белый дом
Президент США Гарри Трумэн, сопровождаемый военным министром Генри Стимсоном, в этот вечерний час совершал прогулку по ухоженной аллее своей резиденции. Но он это делал не просто так, чтобы вдохнуть в лёгкие воздух апреля, да ещё увлажнённый рекой Потомак. Широко известно, что для американцев время есть деньги, а для обмена мнениями о роли США в завершающей стадии войны на полях оно пока было.
– Господин президент! – в своём обращении Стимсон был предельно откровенен. Такую откровенность он мог позволить себе вне стен Овального кабинета. – Мы находимся на пороге новых возможностей. Это поразительно, просто невероятная для нас удача! В течение четырёх месяцев мы, по всей вероятности, завершим создание самого ужасного оружия, когда-либо известного в человеческой истории; одной бомбы будет достаточно для уничтожения целого города.
– Это будет на руку американцам, мистер Стимсон! – с этой фразой Трумэн с довольной ухмылкой на лице остановился и сквозь стёкла очков внимательно посмотрел на подчинённого. – До меня дошли слухи, что у Гитлера в тайниках есть три такие «грязные» штуки. Бесноватый фюрер, как мне доложила разведка, разрабатывал атомную бомбу в качестве детонатора оружия большей разрушительной силы, но довести до конца свой проект он не сможет. Его время истекло, зато наступает наше. Нам надо приступить к операции «Скрепка» и привлечь за океан лучших немецких физиков-ядерщиков, кто в качестве военных трофеев попадёт в наши руки. Что там скрывать! Став президентом я выжидал и колебался и вот в конце этой войны я решил в корне изменить своё отношение к Москве, с которой любил либеральничать Рузвельт. Теперь всё должно измениться. В этом мире Америка обязана иметь свои козыри, садясь за стол переговоров о переустройстве послевоенных границ в Европе. Мы, а не Черчилль должны блюсти свои интересы на континенте и через восстановление тамошней экономики навязать свою волю Западной Европе. В такой ситуации нельзя сбрасывать со счетов и русских, по возможности мы сделаем так, чтобы плодами этой победы не воспользовались большевики. Сталину чуждо паническое настроение, он скоро положит на лопатки режим Гитлера, и в виде марионеточных режимов в Восточной Европе воцарится его порядок. Это – прямая угроза нашим демократическим традициям, дерзкий вызов ценностям нашей цивилизации. Я верю, что летом атомная бомба станет ахиллесовой пятой Сталина. Экономика Советского Союза не выдержит таких затрат, и капитулирует перед нами. Думаю, Генри, наша монополия в этой области даст мне шанс сделать Сталина более сговорчивым и уступчивым, но отказываться от партнёрства с ним нам пока нельзя. Только Красная Армия переломит ход войны с Японией в нашу пользу, а там как Бог даст. Проявлять открытую вражду к СССР мне не стоит, сильны ещё симпатии наших граждан к стране, которая на своих просторах перемолола основные дивизии вермахта и его союзников. Вот и сегодня я отправил кремлёвскому владыке личное и весьма секретное послание, где я особо подчёркиваю союзнические отношения между нами.
– И что в нём такого, мистер президент, что усыпило бы бдительность Сталина?
– Вопрос поставлен, верно, Стимсон! – сказал Трумэн. – Не столько усыпить, сколько успокоить его подозрения насчёт наших истинных намерений. Я написал ему, что очень обрадовался, узнав, что сегодня англо-американские армии под командованием генерала Эйзенхауэра встретились с советскими войсками там, где они предполагали встретиться – в сердце нацистской Германии. Силы врага разрезаны на две части. Далее я заметил своему адресату, что это ещё не час окончательной победы в Европе, но этот час приближается, час, ради наступления которого так долго трудились и о чём молились весь американский народ, все британские народы и весь советский народ. Соединение нашего оружия в сердце Германии имеет для всего мира значение, которое не останется не замеченным им.
– Сталин должен по достоинству оценить эту часть вашего послания! – в устах Стимсона президент услышал словесное одобрение. – Он прагматист, как, впрочем, и все мы. Мистер президент! Могу ли я услышать от вас, как дальше шёл ваш диалог с дядей Джо?
– Конечно, мистер Стимсон! – ответил Трумэн. Порой министру казалось, что президент вот-вот улыбнётся, но для него это впечатление было обманчивым. – Сталин – величайшая фигура современности. Именно он создал мощь Красной Армии, а советский народ показал внешнему миру высоты небывалого героизма. Я до сих пор потрясён, что именно русские, поставленные врагом на грань физического уничтожения, сломали военную машину Гитлера, но все эти мои слова являются лишь степенью восхищения. Появившийся горизонт недалёкого будущего охладил мой оптимизм в отношении этой великой страны. Далее я написал ему, что эта акция означает, во-первых, то, что последняя слабая, отчаянная надежда Гитлера и его разбойничьего правительства уничтожена. Общий фронт и общее дело держав, являющихся союзниками в этой войне против тирании и бесчеловечности, были продемонстрированы в их действиях, как они уже давно были продемонстрированы в их решимости. Я также не забыл отметить, что ничто не может разделить наши закалённые армии или ослабить их. Общее стремление победоносно идти вперёд к осуществлению их целей, к окончательному торжеству союзников в Германии. Во-вторых, соединение наших сил в этот момент показывает нам самим и всему миру, что сотрудничество наших народов в деле мира и свободы является эффективным, которое может успешно преодолеть величайшие трудности самой крупной во
