направив свои быстрые шаги к центральному городскому проезду.
Стоял холодный, но ясный, тихий и относительно солнечный день между четырьмя и пятью часами вечера; в этот час большая яркая авеню больше всего наполнялась величественно катящимися каретами и гордо шелестящими гуляющими – как мужчинами, так и женщинами. Но в этот раз они были, главным образом, сосредоточены на одной широкой мостовой, ведущей на запад; другая мостовая почти совсем пустовала, выручая носильщиков, официантов и курьеров от магазинов. На западе мощёной улицы, вверх и вниз, на три длинных мили, два потока лощёных, укутанных в шали и поплин жителей нескончаемо тёрлись друг о друга, словно длинные, великолепные, свисающие шлейфы хвостов соперничающих павлинов. Не смешиваясь ни с кем из них, Пьер следовал посреди потоков. Из-за его дикого и обречённого вида люди, шедшие с ним по пути, прижимались к стене, идущие навстречу – к обочине. Неосознанно, в глубине сердца Пьер пронизывал взглядом всех идущих в потоках. Он связал себя с откровенной, математически выверенной целью. Пока он шёл, глаза его были начеку: особенно он поглядывал на пустынную мостовую напротив, дабы пустота не обманывала его; он сам часто ходил по этой стороне, чтобы лучше разглядеть людской поток на противоположной. Как только он достиг большого, открытого, треугольного пространства, обстроенного по краям самыми величественными общественными зданиями – главной авансцены города, – он увидел Глена и Фреда, идущих от него на расстоянии по другой стороне улицы. Он прошёл дальше и скоро увидел их, идущих ему наперерез, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Он прошёл ещё, когда внезапно убежавший от него вперёд разгорячённый Фред уже остановился (потому что Фред не хотел лично нападать на одного в одиночку) и прокричал «Лжец! Злодей!» Глен подскочил к Пьеру сбоку, и с такой молниеносной свирепостью, что одновременный удар его воловьей кожи рассёк Пьеру щёку и оставил на ней наполовину мертвенно-бледный и наполовину кровавый след. В один момент люди разбежались от них во все стороны и оставили их – на мгновение отскочивших друг от друга – в паническом кольце. Но хлопнув обеими ладонями по обеим бокам, Пьер, избавляясь от внезапной прямой хватки обеих примчавшихся девушек, выхватил оба пистолета и очертя голову ринулся на Глена.
«За каждый свой удар ты получишь здесь по смерти! Убить тебя это несказанная сладость!»
Брызги его собственной родственной крови лежали на мостовой; его собственная рука загасила в родственной бойне жизнь единственного человека, законно носящего фамилию Глендиннинг, – и Пьер был схвачен сотней соперничающих рук.
VI
На закате этого дня Пьер в одиночестве стоял в низком подземелье городской тюрьмы. Тяжёлый каменный потолок почти касался его лба, да так, что верхние длинные ряды больших галерей с клетками, казалось, частично опирались на него. Его неувядаемые, неподвижные, бледные щёки были сухими, а щёки каменных стен сочились влагой. Запертый сумеречный свет с закрытого двора, пройдя через бойницы в стене, ложился тусклыми полосами на гранитный пол.
«Теперь здесь появился несвоевременный и своевременный конец, – последняя глава Жизни хорошо вписывается в середину! Ни у книги, ни у автора книги нет какого-либо продолжения, хотя у каждого из них есть последние слова! – Это всё пока неоднозначно. Будь я тогда бессердечным, отрёкшимся и презрительно отказавшимся от участия в жизни девочки в Оседланных Лугах, то теперь бы я был счастлив от долгой жизни на земле и, возможно, от долгой вечности на небесах! Теперь это просто ад в обоих мирах. Хорошо, пусть будет ад. Я создам раструб для огня, и вместе с моим дыханием мой пламенный вызов войдёт обратно! Но дайте мне сначала другое тело! Мне предстоит долго-долго умирать, избавляясь от опозоренных щёк. Повешенный за шею ещё не мертвец. – Если что, то я предупреждаю вас! – О, теперь жить, это значит умереть, и теперь умереть, это значит жить; теперь меч для моей души это моя акушерка! – Прислушайтесь! – палач? – кто там идёт?»
«Ваша жена и кузина – так они говорят, – надеюсь, так и есть; они могут оставаться до двенадцати», – хрипло ответил тюремщик, заводя шатающихся девушек в клетку и запирая за ними дверь.
«Вы, два бледных призрака, оказались в том, ином мире, где вам не были рады. Прочь! – Хороший Ангел и Плохой Ангел – оба! – Для Пьера это теперь всё равно!»
«О, вы, каменные крыши и семикратно каменные небеса! – не убийца, а твоя сестра убила тебя, мой брат, о мой брат!»
При этих рыданиях Изабель Люси сложилась, как листок бумаги, и бесшумно упала к ногам Пьера.
Он коснулся её сердца. – «Мертва! – Девочка! жена или сестра, святая или злодейка!» – он схватил Изабель в свои объятия, – «в твоей груди нет жизни для младенцев, но есть смертельное молоко для тебя и для меня! – Снадобье!» – и, разорвав на её груди платье, он выхватил оттуда тайно вложенный пузырёк.
VII
Ночью грузный астматический тюремщик брёл по полутёмной галерее вдоль одного из длинных рядов с железными клетками.
«Великан всё ещё там, в той норке, где две мыши, которых я впустил, хм!»
Внезапно в дальнем конце галереи он различил тёмную фигуру, появившуюся из арки, пробежавшую перед дежурным и стремительно приближавшуюся к тому месту, где и стоял тюремщик.
«Ещё родня пришла. Эти побитые ветром парни всегда оказываются перед второй смертью, увидев, что они навсегда пропустили первую. – Хм! Ты что тут болтаешь, приятель? – Хрипишь хуже мен я!»
«Где она?» – в отчаянии крикнул ему Фред Тартэн, – " в камере убийцы её нет! Я искал милую девочку там сразу же после удара, но одно немое существо, которое я нашёл там, только воздело свои безмолвные руки и указало на дверь, – обе птички улетели! Где она, тюремщик? Я обыскал всё вдоль и поперёк, но только не здесь. Хоть один ангел когда-то вычищал и освещал ваш гранитный ад?»
«Его сломил ветер, и он же выпустил его на свободу, не так ли?» – хрипло сказал тюремщик уже подошедшему дежурному.
«Этот джентльмен ищет девушку, свою сестру, каким-то образом невольно связанную с заключенным, которого привели сюда последним. Вы у него здесь каких-либо женщин видели?»
«О, да, – две из них уже там», – направив свой отставленный большой палец за спину.
Фред бросился к означенной клетке.
«О, полегче, полегче, молодой джентльмен», – в его огромной связке зазвенели ключи, – «полегче, полегче, пока не выберу – я здесь – хозяйка дома. – Привет, сюда идёт другой»
Спешащая к ним через ту же самую арку вторая устремленная фигура, теперь уже быстро приблизившись, обогнала второго дежурного.
«Где клетка?» – потребовал Миллторп.
«Он хочет поговорить с последним заключенным», – пояснил второй дежурный.
«Тогда убейте их обоих одним камнем», – прохрипел тюремщик, рывком отворив скрипучую дверь клетки. – «Вот его миленькая комната, господа; входите. Мышиная норка Реглара 29, разве не так? – Того, кто мог бы прослушать кроличью нору на другой стороне Земли; – они все спят?»
«Я споткнулся!» – изнутри прокричал Фред, – «Люси! Свет! свет! – Люси!»
Он беспорядочно ощупал клетку и вслепую поймал Миллторпа, который также двигался на ощупь.
«Не трясите меня! Уберите ваши окровавленные руки! – Хо, хo, свет! – Люси! Люси! – она упала в обморок!»
Затем оба снова столкнулись и разлетелись друг от друга уже в клетке: и на какой-то момент всё, казалось, стихло, как будто все сдержали дыхание.
Как только пробился свет, Фред обнаружился на полу, держащим на руках свою сестру, а Миллторп – стоящим на коленях около Пьера и держащим его безвольную руку в своей, в то время как Изабель, медленно двигаясь, прислонилась к стене между ними.
«Да! Да! – Мёртв! Мёртв! Мёртв! – без единой видимой раны – его нежное оперение скрыло её. – Ты – адская падаль, это – твоя адская работа! Твои трюки с ружьём одолели эту небесную птицу! О, мой Бог, мой Бог! Ты скальпировал
