с ним играют. Причем играет, скорее всего, женщина, у которой не все дома, желающая заглушить острыми ощущениями тоску среднего возраста или горе, а возможно, и не горе. Он все это понимал и, к своему удивлению, а может, и нет, ничуть не возражал. У него самого в жизни сейчас наступил не самый веселый период.
— Ладно, — сказал он в конце концов, притворно вздохнув в знак того, какую жертву готов совершить, — отправляемся за приключениями.
Она попыталась его прервать.
— Но с одним условием, — он не дал ей помешать ему своими печальными глазами и умением уговаривать. — Если все серьезно, если беднягу прикончили, мы найдем старшего шефа-капрала Филиппа…
— Правильно «старший капрал-шеф».
— Мы найдем неважно-как-его-там, причем найдем, черт побери, сразу. Идет?
— Боннивал — так его зовут.
— Идет?
Она одарила его широкой улыбкой, и он собрался было пожать ей руку, но тут получил поцелуй в щеку, после чего она одним движением завела машину, и та с ревом покатила назад, на улицу Жюля Ферри.
* * *
Она обожгла его сердитым взглядом с той стороны дороги. Такой взгляд — привилегия лишь исключительно упрямых людей. Взгляд, получающийся очень естественно, без малейших усилий; взгляд, который кричит: «Я определенно имею дело с идиотом». Он великолепно выходит у учителей, а еще у парижских официантов и, подумалось Ричарду, который мог быть не менее упрямым, если прилагал хоть капельку старания, — у каждой когда-либо встреченной им француженки.
Валери стояла в воротах одного дома, принадлежащего мсье В. Граншо, а Ричард — футах в двадцати от нее, в воротах другого, тоже принадлежащего некоему мсье В. Граншо. Ни один из них не двинулся с места, но и на звонок тоже не нажимал; их уверенности в собственной правоте не хватало полноты, чтобы доказывать ее, рискуя ошибиться.
— Он сказал: дом по правой стороне, — прошипела Валери. Она смотрела в том направлении, откуда они прибыли, вытянув руку, словно велосипедист, показывающий поворот.
— Я знаю! — прошипел Ричард в ответ.
Он смотрел в другой конец улицы Жюля Ферри, так же вытянув руку. При этом он прекрасно понимал, насколько нелепо они выглядят и насколько ему наплевать, прав он или нет, но таким способом пытался провести для себя черту, за которую нельзя отступать. Если уж он собрался поучаствовать в этом «приключении» — невинное слово, если разобраться, вызывающее ассоциации скорее с Энид Блайтон [31], чем со стариками, возможно, уже отдавшими концы, — тогда ему следует, черт возьми, убедиться, что Валери д’Орсе не воспринимает его как бессловесное приложение и не станет его использовать просто как… в общем, так, как его использовала. Он вернул ей сердитый взгляд и тут же увидел, что позади нее, в «ее» воротах, возникла впечатляющая фигура офицера Боннивала.
— Просто повезло, — пробормотал Ричард себе под нос, почесал рукой затылок так, будто именно для этого ее и поднимал, и с самым независимым видом побрел через дорогу.
— Странное размещение, правда? — спросил он, кивая головой туда, откуда только что пришел. — Два брата живут вот так, друг напротив друга, в абсолютно одинаковых домах.
— В одном доме они не уживаются, — объяснил Боннивал, открывая ворота. — Потому что терпеть друг друга не могут.
— Тогда зачем вообще селиться рядом? — теперь вопрос задала уже Валери.
— Потому что, мадам, они ненавидят друг друга так сильно, что не в силах позволить другому наслаждаться роскошью независимости. Объясню подробнее внутри. Или, может, лучше объяснит сам судья. Поживем — увидим.
— Увидим что? — Ричарда начала раздражать вся эта неопределенность.
— Как он себя сегодня чувствует.
— Боннивал! — Крик, похожий на команду хозяина слуге, заставил их умолкнуть. Голос был высоким и тонким, как у старухи, а не у старика.
— БОННИВАЛ! — Крик раздался снова, и массивная фигура полицейского заметно сжалась.
— Как думаете, он чувствует себя хорошо или плохо? — поинтересовался Ричард, и Боннивал одарил его взглядом, в котором ясно читалось, что сейчас не время для шуток, а затем угрюмо подал им знак следовать за ним в дом.
В прихожей было так темно, что глазам потребовалось некоторое время, чтобы начать хоть что-то различать в полумраке после яркого солнца снаружи.
Здесь пахло затхлостью, словно свежий воздух сюда совсем не поступал, а окна и двери всегда оставались закрытыми. Боннивал провел их по темному коридору в комнату в задней части дома. Жалюзи здесь тоже были опущены, и лишь узенький лучик света, словно лазер, проникал через щель, позволяя отчасти разглядеть громадный обеденный стол, длинные ряды книжных полок и сидящего в самом углу, в инвалидном кресле, похожего на ящерицу старика, чей злобный взгляд, поймавший отблеск света, пристально следил за людьми, входящими в комнату.
— Мсье le juge [32], это те люди, о которых я вам говорил. У них есть новости о вашем брате.
— Единственные новости о брате, которые мне интересны, — это сообщение о его смерти, — процедил тот. — Вы с этим? А, что скажете? — саркастически поинтересовался он.
«Какой очаровашка», — подумал Ричард.
— Ха! Так и знал, что нет, — продолжил судья с нескрываемым разочарованием.
— Он останавливался в моей chambre d’hote, — начал Ричард, — несмотря на то что она совсем недалеко отсюда.
— И вас это удивляет, так? — Каждое произнесенное судьей слово сочилось ядом. — Что ж, а меня вот — ни капельки. Он постоянно такое проворачивает, просто чтобы опозорить меня.
— И как именно это вас позорит? — По тону Валери сразу становилось понятно, что мсье le juge ее не впечатлил и уж тем более не напугал.
— Потому что он куда-нибудь едет, заселяется в разные гостиницы, чаще всего прикидываясь мной, а затем начинает доставлять всем проблемы. Вот такая детская игра.
— Но зачем?
— Я не знаю! Это у него надо спросить. Он просто мелкий, подлый человечишка. И всегда таким был. Всю жизнь он провел, играя в прятки с законом.
— А вы судья?
— Был. Всегда на страже закона.
Ричард весьма редко сталкивался что с законом, что с преступлениями. Однажды ему пришлось просить снисхождения у магистрата, чтобы избежать лишения водительских прав и в качестве противовеса он как-то, шатаясь по Ист-Энду, забрел не в тот паб, где как раз проходили поминки главаря банды. Общение с магистратом показалось ему намного более пугающим опытом. Там его заставили почувствовать себя преступником только потому, что он превысил скорость на безлюдном участке дорожных работ в два часа ночи, а вот горюющие лондонские бандиты, напротив, приняли как родного. Ричард не был ценителем уверенности в своей правоте и не особо доверял людям, не имеющим сомнений, а служение закону, насколько он это представлял, требовало убежденности и авторитарности, неприкрытого «Я сделаю это во