был одновременно растерян и разочарован, словно чувствовал, что у него навсегда отнимают его ученицу.
– Может, это временное явление, – заметил я. – Полагаю, это естественная реакция переживших аварию: они проникнуты уверенностью, будто свершилось чудо, специально предназначенное именно для них. Разве вы сами не писали об этом в «Эстетике умозаключений»? Никому не по нраву находиться во власти игры случая в море статистических данных, произвольным числом в колоколе Гаусса: каждый предпочитает верить в предназначенное ему чудо, в то, что его осеняет некая высшая сила. Когда Кристин выйдет из больницы, она, наверное, станет такой, как прежде.
– Не известно, – возразил Селдом. – Знаете, какую тему выбрала Кристин для диссертации? Последняя лекция, которую Гёдель прочитал в своей жизни.
– Гиббсовская лекция? Но в этой лекции Гёдель оставляет щель для мистицизма: возможность существования a priori математических моделей и предметов, на манер платоновских идей. И не вы ли однажды сказали, что платонизм – истинная вера, которую исповедуют математики? Что все математики – платоники с понедельника по пятницу, а в выходные возвращаются в лоно церкви?
– Я говорил, что это практический способ мыслить, – усмехнулся Селдом. – Даже до определенной степени неизбежный. Точно так же, обдумывая прогулку, вы не берете в расчет шарообразность Земли. Но хотя мы идем гулять так, словно бы Земля была плоской, каждый знает, что это не так. А Кристин, несомненно, была атеисткой, во время наших прошлых обсуждений она скорее склонялась к тому, чтобы обосновать тезис, противоположный предложенному Гёделем. Изучала аксиому выбора, акты свободного выбора в концепции Брауэра, вычисление с оракулом на недетерминированных машинах Тьюринга, неэвклидову геометрию. Короче, все математические построения, требующие от человека конкретного, сознательного акта выбора. Естественно, мы много раз говорили о религии, и я бы сказал, что Кристин она скорее претила: вера в Бога напоминала ей о матери и обо всем, что она ненавидела в консервативном городке, где родилась. В общем, я бы мог понять, если бы Кристин восприняла, на манер Эйнштейна, идею всемирной гармонии, дочеловеческого космического порядка, но вернуться в детство, к личному Богу, который оберегает ее… – Селдом взглянул на меня, словно призывая разделить его разочарование, и я едва удержался, чтобы не напомнить ему, что и у него имеется род личного суеверия, хотя и с противоположным знаком: вера в судьбу, неизбежно посылающую ему несчастья. – И вы видели, какой у нее был фанатичный взгляд, когда она упомянула о документе. Это меня больше всего обеспокоило. Привело на память давно забытые дела. Уж если мы заговорили о религиях… Знаете ли вы, что в молодости я был членом коммунистической партии Великобритании, в те времена подпольной? И был у меня этакий наставник в марксизме. Молодой биолог, он излагал нам законы диалектического материализма, дискуссию о происхождении или же сотворении жизни в «Анти-Дюринге» Энгельса, ключевую роль экономического понятия прибавочной стоимости в распространении нищеты, главенствующее значение материализма для всех отраслей знания. Он разглагольствовал с неугасимым пылом. Тайно съездил в Советский Союз, а вернувшись, возомнил, будто способен в одиночку призвать к оружию английский рабочий класс. Он был блестящим оратором, и я не сомневался, что скоро он поднимется по партийной лестнице и превратится в лидера. Учиться в аспирантуре я поехал в Германию и потерял его из виду, только узнал по возвращении, что он вышел из партии. Через два года мы случайно встретились в пабе. Он уже выпил изрядно и со мной за компанию опрокинул еще пару кружек. Когда я спросил, что с ним случилось, он ответил, что ему явилось откровение, и рассказал, с тем же блеском в глазах, какой я видел сегодня у Кристин, что обратился в раэлизм. С той же восторженной убежденностью, с той же уверенностью в своей правоте он твердил мне теперь об инопланетянах, которые поделятся с нами секретом бессмертия, о летающих тарелках, какие спустятся на Землю, и о церкви, для которой они собирают средства и которую намереваются основать в Иерусалиме, чтобы принять Элохимов из других миров. Я был глубоко впечатлен, будто слушал говорящую машину. Из нее извлекли содержимое, но все характерные черты, жесты и интонация остались прежними, мне знакомыми. В какой-то момент он вынул лотерейные билеты со звездой и знаком раэлитов, так же как раньше предлагал мне боны с серпом и молотом. Я купил все, поскольку хотел лишь одного: как можно скорее сбежать оттуда. С того момента я стал задаваться вопросом: какой глубоко запрятанной причиной можно объяснить подобные коперникианские перевороты, резкие перемены в образе мыслей, замену одного кредо другим, противоположным? Инверсию всех ценностей, как сказал бы Ницше. Я даже заинтересовался вопросом материального функционирования мозга, цепочками нейронов и исследованиями Лурии.
– Думаете, у Кристин поврежден мозг? Все-таки она перенесла серьезную травму. Надеюсь, однако, что это пройдет.
– Хорошо бы вы были правы. – Селдом посмотрел куда-то за мое плечо и поднял брови. Инспектор Питерсен взял кофе и с подносом направлялся к нам. Он поставил чашку на стол и одновременно прихватил стул от соседнего столика, после чего уселся между нами.
– Наконец-то, – произнес он. – Я уж думал, что вы меня избегаете. Вы должны мне кое-что объяснить. Мой сотрудник уже несколько дней сторожит здесь, внизу, а я все еще не знаю, зачем.
– Я действительно избегал вас, – признался Селдом, – но лишь потому, что у меня нет объяснений, которые показались бы разумными вам или мне самому. Я позвонил вам, но утром сам устыдился того, что сделал. Думаю, это была ошибка. Надеюсь, вы найдете водителя, и им окажется, как все и предполагали, пьяный студент.
– Мы пока не сумели отследить ни водителя, ни автомобиль. Но подобные поиски обычно требуют времени. Машина, несомненно, тоже повреждена. И теперь ее прячут где-нибудь в гараже. Или вывели из города и отправили на север, где ее разберут на запчасти. К несчастью, на мостовой тоже не осталось следов. Той ночью начался дождь. Я спросил у девушки, помнит ли она хоть что-то, любая деталь нам поможет. Но момент наезда стерся у нее из памяти. Последнее, что она помнит, – то, как вы встретились в кино. – Питерсен вперил в меня осуждающий взгляд. – Как давно вы знакомы?
Я изумленно воззрился на него:
– Мы почти не были знакомы, я видел ее второй раз в жизни.
– Тогда странно, почему вы здесь?
Я растерялся, не зная, до какой степени можно быть откровенным.
– Кристин захотела увидеть и меня, и его, – пришел мне на помощь Селдом. – Она запомнила, что они встречались в кино, и подумала, что это послужит точкой отсчета, поможет вспомнить остальное. Кристин знала, что ей предстоит разговор с вами, и хотела вспомнить как можно
