— В комнате Заботкиной.
— Кто это писал?
— Думаю, что Ксения Никитична. Это жена композитора и мать Марата Твеленева и Надежды Заботкиной. Она покончила с собой шестнадцать лет назад, в 1992 году, когда родилась внучка Антонина. Мне там нужно одно слово понять, вот в самом конце, — он ткнул пальцем в бумагу, — «Марат все „СКАЕЛ“».
— А все остальные не надо.
— Не обязательно.
Скоробогатов нажал кнопку селектора.
— Валентина Сидоровна, соедините меня, пожалуйста, с Гараниным. Михаил Исаевич, Скоробогатов беспокоит. Да-а? Ну значит богатым буду. Миш, выручай: к тебе сейчас зайдет мой оперативник, Мерин Всеволод, слезно прошу — помоги ему, очень срочное дело. Да я не сомневаюсь, что сможешь. Спасибо, дорогой, остаюсь должником. Привет Наталье. — Он положил трубку, вернул конверт Мерину. — Хороший мужик, поможет. Когда расшифрует — зайди ко мне. Давай.
Он кивком указал на дверь и зачем-то неумело подмигнул Мерину.
Этого было достаточно, чтобы тому в очередной раз окунуть свою физиономию в ведро с краской.
Тошка встретила Мерина как старого знакомого: расцеловала, повисла на шее и долго не отлеплялась. Сева неумело держал ее на руках, она что-то выкрикивала ему в ухо, но что именно, разобрать не представлялось возможным, ибо не каждый день ему кидались в объятия хорошенькие, на радость окружающим не без успеха заканчивающие свое физиологическое развитие шестнадцатилетние девушки. Он и краснел — чего ему именно в этот момент больше всего не хотелось — и бледнел и под конец чуть не выронил содержимое рук своих на песчаную дорожку, чем вызвал нешуточный всплеск восторга Антонины Заботкиной.
— Ну что же ты?! Ха-ха-ха! А еще уголовник! Девушку удержать не может. Держи, пока сама не сойду! Неси до дома — это конечная остановка, я там обычно выхожу. Ха-ха-ха…
— Тоша, пожалуйста, я звонил, я… я вас… вас очень прошу, я к вашей маме, она дома?
Она легко соскочила на траву.
— А меня вам мало, да? Говори — да?! Мало?? Ладно. Прощай, несносное созданье Печальной юности моей! Я не назначу вам свиданье Под сенью липовых аллей. Не посвящу я вам сонеты, Заплаканья не выдам глаз. Для вас меня отныне нету. Я жду вас здесь же. Через час!
Она скрылась в тени сада так проворно, как если бы это была четвероногая косуля.
Мерину особенно понравилось выражение «заплаканье глаз». «Тоже мне, Ахмадулина!» Он неожиданно для себя взглянул на часы: одиннадцать тридцать пять. «Через час будет половина первого. И что? Зачем он это сделал? Идиот».
Решительно недовольный собой (руки немножко дрожали, голову немножко кружило — еще не хватало так реагировать на каждую короткую юбку), он проследовал на уже знакомую ему веранду, огляделся. Из своего угла поднялся Ху, подошел, вильнул обрывком хвоста, ткнул горячим носом ему в руку, но, когда пришелец сделал попытку подняться на второй этаж, пес ему этого не позволил. Не зарычал, не залаял, зубов не оскалил, просто всем своим не собачьим размером встал перед лестницей и тем самым недвусмысленно дал понять, что какие бы то ни было разговоры на эту тему бесполезны: выше хода нет. Мерин не стал спорить.
Он отошел подальше от лестницы и негромко позвал: «Надежда Антоновна». Никто не отозвался, но наверху послышались шаги. Он позвал еще раз: «Надежда Антоновна, это Мерин из МУРа, я вам звонил полчаса назад». Ответа не последовало, но шаги прекратились.
От графолога он вышел в 10.40 и сразу же позвонил в Переделкино.
Ему долго не отвечали. Наконец трубку сняла сама Надежда Антоновна Заботкина.
Она плохо себя чувствовала, была совершенно разбита, не готова ни к каким беседам: «Нет, нет, пожалуйста, не сегодня, сегодня никак — сердце, знаете ли».
Сева долго ее увещевал, настаивал, приводил убедительные, как ему казалось, доводы. «Нет!»
Пришлось пуститься на хитрость.
— Надежда Антоновна, у меня к вам дело, которое может пролить свет на вашу коллекцию японских божков.
Пауза грозила вечностью, так что Мерину пришлось прервать ее.
— Надежда Антоновна…
— Я слышу. Вы… Вы нашли их?
— Нет еще, но есть надежда…
— Приезжайте.
Скоробогатов выслушал план его действий, дал добро, и он помчался на дачу Твеленевых.
А теперь выходило, что в доме никого нет, кроме этой вертихвостки и верного оруженосца Ху. Непонятно.
Он вышел в сад. Обошел дом вокруг. Со стороны, противоположной главному, был еще один вход, но дверь туда оказалась запертой. Попытался заглянуть во все окна. Никого. Но ведь кто-то же ходил наверху.
Дачный поселок тем временем жил своей «любопытной» жизнью: около твеленевского забора толпились несколько участников Великой Октябрьской революции. Некоторые из них производили впечатление людей, готовых на штурм калитки. Мерин вышел на улицу.
— Вы кто? — обратились к нему сразу несколько человек.
Сева вытащил удостоверение, отчитался.
— Это вы на днях затеяли здесь драку?
— Нет, я ее не затевал. Но участвовал.
— Зачем?
За него ответила интеллигентного вида старушка.
— Он как раз хотел разнять, Алексей Павлович, помочь нашему Антону…
— А вы помолчите, вы свое уже сказали — варенье, варенье. Хватит уже, — в повышенном тоне отреагировал тот.
— Почему вы так кричите, она все-таки женщина, — вступилась за подругу розовощекая кудрявая «девушка».
— И что? И какая разница?
— Напомнить какая?
— Вы меня не оскорбляйте!
Чтобы не дать разгореться февральским событиям, Мерин постарался перехватить инициативу.
— Вот созвонился с Надеждой Антоновной, договорились о встрече, а ее вроде и дома нет.
— Так уехала она.
— Как уехала?
— Только что. «Волга» приехала, и она уехала.
— И дома никого?
— Почему никого? Тошка дома. Из школы пришла недавно. Почему-то рано сегодня. Да вы ее еще на руках держали. И эта, как ее… напротив живет с той стороны… как ее?..
— Лерик. — Подсказал Алексей Павлович.
— Во-во, Лерик, Лерик. Мать Антона.
— Да какая она ему мать? Так, вроде…
Мерин вдруг приобнял интеллигентную старушку, обратился ко всей компании.
— А вот я вам сейчас тест предложу на наблюдательность. Ну-ка, интересно, кто у вас самый наблюдательный? Какого цвета была «Волга»? А?
— Темная, черная, грязная, синяя, — заголосили, перебивая друг друга, революционеры.
— Ну а номер? А? Номерной знак кто запомнил? А? Что, неужели никто? Да быть этого не может.
По сконфуженным лицам переделкинцев пробежала тревога.
— А что, разве разбой какой?
Мерин захохотал, поспешил успокоить взволнованных стариков.
— Да какой там разбой, господь с вами, я даже фамилию шофера знаю — это друг семьи. А номер вот какой: А-082-ВР, — он назвал первые слетевшие с языка цифры.
— Точно. 082. Я и хотел сказать: 082. — Алексей Павлович выглядел расстроенным.
Мерин вернулся в дом, предпринял еще одну попытку подняться на второй этаж. На этот раз Ху выразил недовольство вслух — не выходя из своего угла, он негромко зарычал, что могло означать только одно: «Я же тебе сказал — туда нельзя. Зачем настаивать?»
Настаивать действительно было глупо: размеры собаки не оставляли сомнений, на чьей стороне будет виктория в случае меринского неповиновения.
Он достал мобильный телефон, набрал московский номер. Трубка отозвалась глухим трезвым голосом Марата Антоновича: «Вас слушают».
— Марат Антонович, здравствуйте, вас беспокоит Мерин, мне очень нужно вас повидать…
— Кто, вы говорите, меня беспокоит?
— Мерин, Сева… Всеволод Мерин, я вчера был у вас, следователь, я занимаюсь кражей…
— А-а-а-а, здравствуйте, мой юный друг, — радость Твеленева была неподдельной, — куда же вы пропали? Жду-с, жду-с и с нетерпением. У вас деньги есть?
Денег на «Корвуазье» у Севы не было.
— Есть, есть, что-нибудь придумаем…
— Ничего не надо думать: ноль семь завода «Кристалл», это лучше всяких «Абсолютов»: водка — русское изобретение, а не шведов порхатых и уж никак не финнов. Нам есть чем гордиться! Ноль семь и больше ничего — вы, я помню, на работе ни-ни, правильно?
— Правильно.
— Это правильно, — он весело рассмеялся, — я, когда работал, тоже себе не позволял. Но это было давно. А не на работе, если не секрет?
— Не секрет: как все.
— Ну-у-у, все по-разному. Ладно, жду-с, не задерживайтесь.
Он повесил трубку.
Но не задержаться Севе не удалось: Тошка, подкравшись неслышно, как учат в лучших разведшколах мира, обхватила его сзади за плечи.
— Кто это тут…
Мерин развернул корпус так, что она, завопив благим матом, отлетела метра на четыре. Он подошел, помог подняться.
— Антонина, никогда больше этого не делайте: я ведь мог вас ударить.
— Ударить? Женщину?!
— Вы меня напугали.
