— Вы меня напугали.
— Нервный какой. — Она поправила на себе одежду. — Просите прощения.
— Простите.
— Не так. Обнимите и поцелуйте. Ну!
— Антонина…
— И не называйте меня Антониной! Ну, я жду. — И, поскольку Мерин не двигался с места, повелела: — Уходите.
— Анто… Тоня… — залепетал следователь.
— Тоша! — приказным тоном заявила девушка.
— Тошечка, — Мерин с разбегу плюхнулся в воду.
— Ну вот молодец. Ведь можешь, когда захочешь. Я тебя прощаю. — И она проделала то, что требовала от Мерина: обняла и поцеловала его в губы. — И перестань краснеть по каждому поводу — смотреть противно. Представляю, что с тобой будет в постели.
Сева окончательно растерялся.
— Вы со всеми так?
— Как? — казалось, совершенно искренне удивилась Тошка.
— Вот так.
— Милый мой, ты напрасно обольщаешься, пока это все только теория: в постель я тебя не зову, не заслужил еще, а поцелуи, как говорит мой придурковатый братец Антошка, кстати, наивно уверенный, что я в него по уши влюблена и всем об этом рассказывает, признайся — и тебе доложил, да?
— Нет, — соврал Мерин.
— Странно, ну значит еще все впереди, так вот, как выражается Антон, поцелуи — всего лишь невинное соприкосновение двух губ с легким причмокиванием: ни к чему не обязывают. И я с ним абсолютно согласна: ни уму, ни сердцу, ни прочим местам. Так что от свадебного обряда после них я тебя освобождаю — целуйся без опаски. Пойдем я тебя провожу, тебе надо подумать.
За время этой ее хорохористости Мерин успел прийти в себя.
— Тоша…
— Тошечка! — не сдавалась Антонина.
— Хорошо, Тошечка. Так вот, Тошечка, на темы, тебя столь волнующие, мы обязательно побеседуем с наступлением твоего совершеннолетия. Обещаю, если подождешь пару годков. Договорились? А теперь лучше проводи меня не домой, я туда сам дорогу найду, а на второй этаж, так как ваш Ху меня туда не пускает.
Выпускница средней школы понимала, что до той поры удачно исполняемая роль вампвумен от нее ускользает — ошарашенный поначалу зритель, увы, догадался, что все происходящее лишь сценический адекват реальной жизни — но продолжала цепляться за призрачную инициативу.
— Зачем тебе второй этаж? Моя спальня на первом, по коридору направо, окнами в сад.
— Тошечка, крошечка, если вы настаиваете — пойдемте «по коридору направо», но перед тем я должен сделать необходимое в таких случаях признание: как это принято теперь говорить — я человек совсем другой ориентации.
Мерин сам от себя не ожидал подобной прыти и только что вроде с успехом побежденная им ненавистная краска с новой силой вцепилась ему в лицо.
Антонина напротив — сильно поубавилась в своей прекрасной розовощекости. Несколько секунд она выдерживала насмешливый меринский взгляд, затем развернулась и стала подниматься по лестнице.
Мерин последовал за ней.
Ху даже не повел глазом.
Второй этаж представлял собой уменьшенную копию первого: коридор и двери от него в разные стороны. Их Сева насчитал восемь. Все они были закрыты.
— Скажите, Тоша…
— Тошечка, — настойчиво потребовала девушка.
И это означало, что она не поверила ни одному слову из откровений следователя отдела МУРа по особо важным делам. А двоюродный брат еще утверждал, что она верит всему, что видит и слышит. Дурак. Мерин расхохотался: ему вдруг ужасно захотелось ее обнять.
— Конечно, Тошечка. Скажите, Тошечка…
— А это правда, что у вас жена и трое детей?
— Нет, неправда, у меня только один ребенок. Скажите, Тошечка, сейчас кроме нас с вами, ну и Ху, разумеется, есть кто-нибудь в доме?
Она ответила не сразу, словно бы вопрос предназначался не ей.
— Нет.
— А до моего прихода?
— Был.
— Кто?
— Мама.
— И все?
— Нет.
— А кто еще?
— Тетка.
— Лерик?
— Да.
— А кто увез Надежду Антоновну?
— Не знаю.
— Не видели?
— Нет.
— Она вам не говорила, что я звонил и мы договорились о встрече?
— Нет.
— Скажите, дверь второго входа запирается на ключ?
— Да.
— У вас он есть?
— Да.
— А у Валерии Модестовны есть в доме своя комната?
— Нет.
— Но раньше была?
— Да.
— Мы с вами сейчас можем осмотреть дверь другого входа?
— Да.
Пока они гуськом спускались на первый этаж, Мерин успел задать один вопрос «не по теме»: «Я вас чем-то обидел?», но ответом его не удостоили. Бесцельно потоптавшись с двух сторон черного входа, они вернулись на веранду.
— Скажите, Тоша… — он сделал паузу в ожидании, что его поправят: «Не Тоша — Тошечка!», но девушка только прикрылась ресницами, — Скажите, Тоша, когда вы вошли из сада в дом, дверь второго входа вы открыли ключом?
— Нет.
— Она была открыта?
— Да.
— Вы это точно помните?
— Да.
— Мо… — Ему захотелось ее похвалить за наблюдательность, мол, молодец, умница, но язык в нужную сторону почему-то не поворачивался. В результате пришлось выкручиваться. — Мо… могу я задать вам еще несколько вопросов?
— Да.
Лаконичность ответов девушки была настолько демонстративна, что не обвинить в происходящем себя Мерин не мог. Только вот хорошо бы еще понять, в чем же его очередной прокол. На всякий случай он глубокомысленно помолчал, по-Скоробогатовски походил вокруг стола.
— Скажите, Тошечка…
— Антонина Аркадьевна.
Севу поразило не ЧТО, а КАК она это сказала: без вызова, без обиды в голосе, без сарказма — очень просто, безынтонационно, как ставит на место добрая учительница зарвавшегося ученика: не забывайся, маленький. Он нашелся не сразу.
— Почему?
— Что?
— По отчеству.
Девушка не ответила, только пожала плечами.
— Скажите, Тоша, — Мерин предложил «средний вариант», она упорствовать не стала, — Валерия Модестовна часто бывает в вашем доме?
— Нет.
— Давно они разошлись с вашим дядей?
— Не знаю.
— А почему? Почему разошлись?
— Не знаю.
— А сегодня она почему пришла к Надежде Антоновне?
— Не знаю.
— Вы ее видели сегодня?
— Нет.
Мерин понял, что напрасно теряет время: капризная девчонка на что-то обиделась и как может мстит ему. Он поднялся.
— Ну что ж, я так понимаю, вы не хотите помочь мне. Жаль. Всего доброго.
Он направился к выходу.
— Хочу.
— Что?
— Помочь. Хочу. Пойдемте.
Горная серна позавидовала бы ее полету вверх по лестнице.
Мерин, безнадежно отставая, пустился следом.
Ху проводил их вялым взглядом: ребятки, мне бы ваши проблемы, и вернул свою мудрую голову на огромные старые лапы.
На втором этаже одна из дверей в коридоре была распахнута, оттуда доносились рыдания. Мерин, ворвавшись в комнату, застал такую картину: из-под старинной оттоманки торчали две половинки стройных Тошкиных ног, сама же она, скрытая от посторонних глаз, приблизительно, на три четверти, заглушая всхлипами плохо выговариваемые слова, повторяла: «Этого не может быть, не может быть, не может быть, этого не может быть…» Сева оказался в затруднении: тянуть за ноги — не больно учтиво после обструкции, по непонятному поводу устроенной ему композиторской внучкой; лезть же за ней под диван представлялось еще более неуместным. Ситуацию разрешила сама Антонина Аркадьевна Заботкина: она вылезла наконец из своего укрытия, упала ничком на расстеленные на полу собственные ладошки и замолчала. Мерину ничего не оставалось как присесть рядом на четвереньки, по возможности утешить и попытаться хоть что-то все-таки понять. Но первое же прикосновение к ее растрепанной головке обернулось новым всплеском эмоций: она переместилась на его грудь, обхватила за шею и вновь зарыдала.
…Скоро сказка сказывается, да не скоро… Через, как показалось Мерину, вечность некрасивая девочка с красным носом и распухшими от слез глазами, попеременно вытирая рукавами мокрые щеки, частично успокоилась и появилась возможность наладить человеческий диалог. И вот что выяснилось.
… — Она, Юрий Николаевич, поклялась, что засунула их туда собственными руками — не верить ей нельзя, врать она категорически не умеет — три коробки из-под обуви завернутые в белые тряпки. Накануне она случайно обнаружила их под оттоманкой в комнате матери и, когда осталась одна, не преминула полюбопытствовать: коллекция этих самых японских уродцев — нэцтеков, якобы пропавших после кражи. И запихнула обратно. А сегодня их там не оказалось. Я осмотрел всю комнату — ничего. Значит уроды эти с самого начала не были украдены, а Надежда Антоновна больше всего убивалась именно из-за пропажи этих статуэток. Как это прикажете понимать? — Мерин вошел в такой раж, что не заметил, как превратил начальника в подследственного. — Как понимать?!
