— Если ты меня спрашиваешь, — еле заметно улыбнулся полковник, — то у меня есть кое-какие предположения: или твоя малолетняя красавица все-таки подвирает — возраст способствует буйному фантазированию; или Надежда Заботкина каким-то образом связана с кражей в собственном доме; или коробки эти ей подбросили; или Аркадий Семенович подготовил их для своего делового братца с целью выгодной продажи… — он сделал пометку в настольном календаре… — не знаешь, как они ценятся на международных аукционах?
— Нет, Юрий Николаевич.
— Ладно, узнаем, не переживай. Так вот — или Антон подсуетился по чьему-то заказу, ты правильно сделал, что сам его не допрашиваешь, ваша «дружба» нам еще очень пригодится, я Труссу поручил, пусть потрудится, а то его опять в Парижи тянет; или Каликин Игорь навел, свою долю спрятал так, что никто бы никогда не догадался не будь твоей любознательной нимфы — ну, действительно, кому придет в голову искать украденное в доме потерпевших, а потом его как лишнего свидетеля убрали; или Герард этот таинственный, сдается мне, не последняя спица в колеснице — наследственность должна же как-то сказываться: сын жулика, приемный сын алкоголика, внук цековских вассалов. Кстати, он с ними общается, с дедушкой с бабушкой, не знаешь?
— Узнаю, Юрий Николаевич.
— Да уж, пожалуйста, сделай одолжение, это очень важно. Что это за Модест такой в наш родной ЦК затесался, что-то я не припомню, прямо Мусоргский какой-то. Как ты говоришь фамилия жены его? Неделина?
— Неделина, Юрий Николаевич, это ее девичья фамилия.
— Может быть, и девичья. А может, по первому мужу. Или по второму. А? Не знаешь?
— Не знаю, Юрий Николаевич.
— Ну не страшно, узнаешь. А что это ты все «Юрий Николаевич» да «Юрий Николаевич»? Давай без этого, а? Разрешаю за одну беседу два раза меня по отчеству назвать: здрасьте, Ю. Н., и до свидания, Ю. Н. Все! А в середине — ни-ни! Договорились?
— Договорились, Юрий… — Мерин запнулся, залился краской. Скоробогатов расхохотался.
— Ну если хочешь — давай по именам, я не возражаю. — Он прошелся по кабинету, постоял у окна, вернулся за стол. — Так вот, с Герардом этим надо бы поподробней, как тебе кажется?
И какие у него отношения с композитором. Он ведь один из прямых наследников, этого никак нельзя со счетов сбрасывать; или мать его любвеобильная: при живом муже живет с другим человеком, а развода не хочет — тоже небось на музыкантские денежки виды имеет. Как, ты говоришь, сожителя ее..?
— Колчев Аммос Федорович, Юрий…
Скоробогатов преувеличенно рассердился, даже ладонью по столу шлепнул.
— Да что же это у них имена у всех какие: Модест, Аммос… Спасибо, что не Партос. Аммосом Федоровичем, помнится, судью одного, взяточника, звали.
— Какого судью, Юрий…
— А Ляпкина-Тяпкина, — хитро улыбнулся полковник и, поняв, что сидящий напротив него вареный рак не готов соответствовать шутливому тону, посерьезнел. — Ну да бог с ними, с судьями. А Аммосом этим я бы на твоем месте тоже поинтересовался: его с девяносто первого никто не издает, восемнадцать лет уже, а ведь есть и пить надо, любовницу содержать… Из Парижа недавно вернулся… Ну и конечно окружение этой связанной родственными узами троицы: Антона, Игоря и Герарда. И как можно шире.
Скоробогатов замолчал. Было понятно, что подчиненный несколько подавлен количеством неучтенных им направлений в расследовании, расстроен, даже растерян. Необходимо было как-то приободрить парня, тем более что сделал он действительно немало.
— А что касается Марата Антоновича, — он включил стоящий на столе миниатюрный транзистор, подождал начала музыки, увеличил громкость, — ты молодец, Сева. Говорить тебе этого я не имею права, я и не говорю, но почему-то верю, что твоя, будем справедливы, несколько экстравагантная работа с фигурантом даст всходы. Ведь о том, что Страдивари все эти годы находилась у известного нам теперь человека по известному нам адресу — уже грандиозное открытие и знаем об этом только ты да я, ну еще Самуил Какц, но это все равно, что сфинкс мраморный: бей, ломай — можно только разбить, слова не вымолвит. Так что готов войти в долю с «Корвуазье», хотя ты утверждаешь, что перешли на водку?
— Это по его просьбе, Юрий… ой, простите, это по его просьбе, я с ним не выпиваю, а он и не предлагает. — От похвалы полковника у Мерина заслезились глаза.
— А теперь вот что, Сева: ты мне изложил все факты посещения этой барышни, а теперь давай-ка еще раз со всеми нюансами какие помнишь, со всеми ее фокусами и вывертами — ведь без них наверняка не обошлось, так? Авось что подцепим. Давай. У тебя, я слышал, память стенографическая, чуть ли не Мессинг. Поехали.
Он откинулся в кресле и закрыл глаза.
… — а она рыдала по-настоящему, слезы во все стороны — жуткое зрелище, думал — никогда это не кончится. Но потом затихла и давай меня уверять, что вчера еще коробки были на месте.
«На каком месте-то? Под оттоманкой, что ли?» — «Да, да, вот здесь, я их сама вытащила, а потом опять засунула. Вот здесь они лежали, вчера еще..!»
Она опять по-пластунски кинулась под этот диван. Я схватил ее за ноги, выволок наружу, она сопротивлялась, хохотала — только что ревмя ревела, а теперь в голос смеялась, набросилась на меня, я упал… — Мерин на какое-то время замолчал, сказал негромко:
— Юрий Николаевич, вы сказали подробно.
— Да, да, именно, и как можно подробнее: ты упал… и что?
— Нет, ничего такого, я же сильнее. Я ей говорю: «Подожди, Тоша, то, что ты говоришь, очень важно. Ты даже не представляешь, насколько это важно». А она: «Если важно — благодари».
Как, черт возьми!? Ну я не сказал «черт», конечно, но говорю: «Как прикажете вас благодарить?» А она: «Обними и поцелуй». Совсем с ума сошла. Я говорю: «Подожди, Тоша!»
Резко так говорю. А она: «У тебя правда есть сын?» Я говорю: «Какой сын? Ты что, спятила?» А она: «Сам сказал. Врун, врун, врун…» И как давай меня кулаками молотить — по-настоящему, сильно, я еле успеваю отбиваться. Я и забыл, что сказал про сына. В общем, разобрались.
— Просьбу-то ее выполнил? — не открывая глаз, очень серьезно спросил Скоробогатов.
— Какую просьбу?
— Ну как? Обнять и поцеловать.
— Пришлось.
Мерин замолчал. Полковник выдержал паузу.
— Ну-ну, я слушаю.
— Да. Короче, я ей говорю…
— Нет, нет, Сева, не надо «короче». Все очень подробно. Будем вместе выискивать булавки в стогу: дело непростое. А если эта девочка заодно с кем-нибудь? И сеточки расставляет? Уж больно все у нее обаятельно-наивно для шестнадцати-то лет получается. Не кажется? Сейчас в этом возрасте давно уже бандами руководят и вдоль дорог стоят с предложением себя за бесценок в любой форме.
Скоробогатов заметил меринскую бледность, его вмиг воспалившиеся глаза, продолжил примирительно:
— Ты прости меня, старого циника, но у меня с доверительностью к людям с детства дела обстоят неважно. Сильно меня, видимо, в детстве обманом по башке шарахнуло, если до сих пор даже себе иногда не верю. Я ведь только через десять лет узнал, что родителей моих убили. Верил нашей пропаганде: остались на Западе, предали Родину, бросили сына, меня то есть. А когда узнал… Веру из меня каленым железом вырвали… Причем всякую, не только в людей — и в Бога, и в Дьявола… Жить с этим нелегко. С тех пор вот пытаюсь оправдать себя, что, мол, профессия обязывает, но это так, детский лепет, для бедных. — Он достал носовой платок, вытер вспотевшее лицо. Улыбнулся. — Ну, что пригорюнился? «Не принимай близко», как говорит наш общий товарищ Трусс, я это к тому сказал, что излишняя доверчивость в нашем деле действительно не помощница: доверяй, но проверяй. Поехали дальше: ты ее обнял, поцеловал…
— Юрий Николаевич, — взмолился Мерин.
— Нет, нет, я вполне серьезно, иногда ведь приходится такое (!) выделывать ради одного единого нужного словечка. Помнишь у Маяковского: «…Тысячи тонн словесной руды единого слова ради.» Гениально. Кстати, как целовались, в губы? — И заметив неприличный окрас меринской физиономии, продолжил: — Сева, ну что ты как маленький, честное слово? Двадцать лет человеку, а он при одном только слове «поцелуй» краснеет. Да пойми ты, что у большинства людей цель оправдывает средства: если ей нужно было от тебя чего-то добиться — завлечь, влюбить, заманить, подставить, лишить здравомыслия, наконец — она и отдаться могла тут же, благо диванов много и никого рядом, лишь бы задачку поставленную решить. А наша с тобой задача — распознать цель и не позволить средствам ее достичь, коли она против нашей воли. О, я с тобой уже стихами заговорил: «Коли-воли». Ну так как?
— Как целовались?
— Да, как целовались.
— Я ее поцеловал, а потом она меня. В губы.
— Ох, как с тобой трудно. — Полковник глубоко вздохнул и опять закрыл глаза. — Ладно, поехали дальше.
