В красном небе пульсировали красные звезды. Его рука горела. Землю сотрясал барабанный бой.
Рейнер был напуган. Землетрясение было хуже, чем шторм на море или в небе, потому что на море есть судно, корпус которого может защитить, есть обломки рангоута, за которые можно ухватиться, если судно погибнет, есть надежда на другое судно или на спасительный берег; в самолете, попавшем в небесный шторм, есть надежда на то, что вырвавшись из эпицентра машина продержится достаточно долго для того, чтобы достичь посадочной площадки – земли, на которой человеку больше ничего не грозит, если только он сможет живым достичь ее.
Но здесь сама земля двигалась, тряслась и швыряла человека, и бежать в поисках спасения было некуда. Некуда.
Он наконец услышал свой крик. Теперь это было слово: «Стой! Стой! Стой!»
Большой темно-красный осколок скалы важно катился сверху; мелочь отскакивала от его боков. Бог играет в бильярд на темном холме. От растрескавшейся лавы взвилась пыль и повисла в воздухе. Камни мчались сквозь эту завесу. Осколки камня выбивали безумную дробь, сопровождавшую барабаны, мерно бившие в глубинах земли. «Стой! Стой! Стой!». Лишь неподвижность могла как-то спасти, а она все никак не наступала. Мертвая земля была жива. Красные звезды, сталкиваясь между собой, плясали в небе.
Когда Рейнер открыл глаза, было еще темно. Он вдохнул пыль, густо покрывавшую лицо, и все тело сотряс приступ кашля. От движения в руке вновь вспыхнул пожар, и он снова потерял сознание.
Наверно он заснул, успокоенный ощущением неподвижности земли. Придя в себя, он сел и провел правой рукой по лицу, стирая пыль. Что-то вроде радости пробудилось в нем. Земля успокоилась. Небо было ясным. Он прислушался. Нигде не было слышно ни звука. Поднявшись, он пошатнулся и чуть не упал, но, выругавшись, сумел сохранить равновесие. В синем свете звезд посмотрел на часы, но стекло оказалось разбито, и загнутые стрелки торчали среди осколков, как темные волосы.
Рейнер нашел свой автомобильчик. Его швырнуло на завал; металл кузова был варварски измят. Отойдя на несколько шагов, Рейнер вспомнил о сумке на молнии. Она лежала на сидении, и Рейнер легко достал ее, так как ветровое стекло оказалось разбито вдребезги. Достав сумку, он увидел блеск стекла. Последняя бутылка минеральной воды уцелела. Он выпил ее из горлышка, взял сумку в правую руку, перелез через кучу камней и пошел по дороге вниз.
Через час на небо взлетело солнце, и на востоке вырос конус вулкана. Вскоре Рейнер встретил двоих индейцев, обитателей горной долины, которые подвезли его на своей тележке, запряженной мулом. Они везли товар на рынок в Пуэрто-Фуэго – ковры, мокасины, кожаные пояса, корзины и глиняную посуду – труд нескольких семейств и многих недель.
Они все время говорили между собой, время от времени обращаясь к Рейнеру. Часто повторялось слово алуди, вероятно, местное производное от испанского «лавина». Она должна стать темой сегодняшних разговоров на рынке. Насколько видел глаз, дорога была свободна, а далее она сворачивала на юг к золотым приискам, лежавшим вдали от осыпей. К полудню они достигли болот, лежавших вдоль границы тропического леса. Еще часом позже они поравнялись с морским портом, и индейцы свернули с пути, чтобы доставить своего пассажира в больницу. Они старательно показывали на здание коричневыми руками, напоминая попутчику о том, что ему нужно скорее идти лечиться, а он утвердительно кивал, в знак того, что сейчас же так и сделает. Рейнер предложил им денег, но они отрицательно помотали головами и уехали.
Он выждал, пока индейцы не скрылись из виду, повернулся и пошел прочь от больницы, пробираясь узкими улочками, спускающимися к набережной, а затем прошел еще милю в сторону, к небольшому дому из необожженного кирпича, спрятавшемуся в зарослях на краю болота.
Доктор ван Кеерлс открыл дверь, посмотрел на Рейнера и сказал:
– Какая неожиданность. Входите.
В большой комнате дома находился человек, которого Рейнер сразу узнал. Ван Кеерлс уже открывал дверь в свою безупречную маленькую клинику, и строго спрашивал:
– Почему вы не пошли в больницу? – Но он же не мог знать о телеге, запряженной мулом. Конечно, самым естественным было бы пойти в больницу.
Рейнер остановился, вглядываясь в другого человека. Судьба прихотлива: понадобились его арест, высылка и лавина, чтобы он пришел сюда, мучимый болью, и увидел этого человека. Ван Кеерлсу же он ответил не задумываясь:
– Я не люблю больницы. Кроме того, вы сами сказали, что я вернусь сюда, разве не так?
– Проходите же.
Рейнер не обратил на эти слова никакого внимания. Он смотрел на сидящего, и его гнев становился все яростнее. Хоть кто-нибудь должен рассказать ему. Он сможет заставить хоть кого-нибудь раскрыть рот.
Он почти не понимал, что с трудом держится на ногах и что уже не говорит, а кричит.
– Что случилось? – выкрикнул он, глядя человеку в лицо. – Что случалось с самолетом? Вы пережили это, значит вы должны знать! Что случилось?
Это был невысокий человек с легкими движениями и быстрым взглядом. С виду он был настоящим испанцем.
Остатки энергии покинули Рейнера. Он стоял, ожидая ответа. Ван Кеерлс в дверях наблюдал за ним. Порой человек в таком состоянии может совершенно неожиданно рухнуть, прежде, чем его успеют поддержать. Испанец не ответил. Он перевел взгляд с Рейнера на ван Кеерлса и обратно. После паузы он обратился к доктору:
– Он болен.
– С моей головой все в порядке, – ответил Рейнер по-испански. – Вы полковник Хуан Ибарра.
– Да.
– Раз вы признаете это, значит признаете и все остальное.
– Я никогда не стыдился своего имени.
– Значит, вы были на самолете. И выжили, когда он потерпел аварию.
Ибарра совершенно неподвижно стоял посреди комнаты и, опустив глаза, вслушивался в каждое слово.
Рейнер стоял, широко расставив ноги. Он знал, что доктор ожидает, когда он упадет.
– Вы уцелели в этом крушении, Ибарра. Как и пилот. Как и женщина. Но сколько еще? Скажите мне их имена. Скажите, почему вы должны скрываться, как стая диких зверей. Скажите, чего вы все так боитесь. Я никому не скажу об этом. Теперь я сам должен скрываться. Поэтому мы оказались на одной стороне, правда ведь? Почему вы не хотите рассказать мне, что случилось? – последние слова он опять выкрикнул.
– Он болен. Вы должны помочь ему, – сказал Ибарра ван Кеерлсу. – Прошу извинить меня. – Он шагнул к двери.
– Подождите, – устало сказал Рейнер ему вслед. – Это единственное, о чем все вы способны думать – удрать в тот же момент, когда вас узнали. Линдстром, женщина, а теперь вы. – Неподалеку хлопнула дверь, и он закрыл глаза. Он не мог ничего поделать. У него не было сил, чтобы схватить Ибарру, приволочь обратно и заставить говорить, даже если бы он ощущал за собой такое право.
– Пойдемте, солнышко, – позвал доктор, и Рейнер пошел за ним, как лунатик. – Лусильо вчера сделал вам укол?
– Что? – Все здесь было слишком ярко. Листья и усики растений корчились в окнах. – Кто такой Лусильо? – Он не мог припомнить этого имени на обороте ни одной из сорока двух фотографий. Полковник Хуан Ибарра там был, а Лусильо не было.
– Аптекарь с Пласа Пастеза, к которому я вас направил. – Он попытался снять с Рейнера пиджак, но рукав промок от крови и приклеился к руке.
– Нет. Не было времени. Послушайте, что он делал здесь? Этот Ибарра? Что он делает, живой?
– Сидите спокойно. – Доктор снял пиджак с правой руки Рейнера и принялся выворачивать левый рукав, разрезая окровавленную повязку длинными ножницами.
– Я не хочу никому причинить вреда, – Рейнер обращался, скорее, сам к себе, чем к врачу. – Я пытаюсь выяснить, что случилось с самолетом. Это одна из моих должностных обязанностей в Сан-Доминго. Это моя работа – знать, что случилось с самолетом.
Ван Кеерлс, наконец, снял пиджак и бросил его на высокий стул с хромированными ножками.
– В какую историю вы попали, Рейнер?
– Говорю вам, что это был один из моих самолетов. T.O.A. послала меня сюда…
– Нет, я имею в виду эту историю. – Врач принялся осторожно отрывать присохшую повязку.
– Лавина. Послушайте, Я доверяю вам. – Рейнер говорил нечленораздельно, как пьяный. – Я решил пока что доверять вам. Вы…
– Сколько времени вы спали с тех пор, как два дня назад вышли отсюда?
– Что? Немного. Доверять вам. Поэтому я пришел сюда – две чертовых мили на солнцепеке. Если вы не хотите сказать мне ничего об Ибарре, то хотя бы скажите, где я мог бы остановиться в этом городе. Я теперь в бегах, и не могу открыто шляться по улицам. – Собственный смех показался Рейнеру ужасным. – Я вступаю в клуб уцелевших. Почт… почетным членом! – Он сделал долгую паузу, пытаясь понять, о чем же только что говорил. В его сознании проплывали странные образы: автомобильчик, смятый, как жестяная игрушка, лицо капитана Эдвардса… «Я и впрямь не знаю, как поступить». Безумные красные звезды, выписывающие пируэты во мраке, сотрясаемом боем чудовищных барабанов.
