– Я перепачкался, когда спасался от лавины.
– Вам нужно было ехать по шоссе, – негромко пробормотал Уиллис. Он не мог противостоять искушению показать, насколько много ему известно. – Оно не затронуто оползнем.
– На нем полицейские посты.
– Ах, да.
Гейтс потерял терпение:
– Послушайте, Рейнер, мы не можем позволить нашим людям бегать от полиции, даже здесь! Вы подумали, какую рекламу это сделает авиакомпании?
Рейнер несколько секунд смотрел на него. Он не думал, что ему предстояло надолго остаться одним из «людей» T.O.A. Он собирался сказать Гейтсу несколько вещей, которые должны были взорвать его.
– Очень рад увидеть вас здесь, сэр. Не знал, что вы собирались приехать.
– Черт возьми, я был бы рад сам заранее знать об этом! Вот что, Рейнер, я скажу вам одну вещь – завтра я собираюсь улететь отсюда, и вы будете со мной в самолете!
– Не думаю, что вы сможете устроить это, сэр. Предполагается, что меня нет в стране, у меня нет ни паспорта ни выездной визы. Я могу доставить вам неудобства при регистрации пассажиров и…
– Вы уже доставили неудобства. Полагаю, вы сами знаете об этом.
– Боюсь, не я в этом виноват. Моя депортация была подстроена.
– Если бы вы вернулись в Лондон, когда я вам написал, этого не случилось бы.
Рейнер подумал, что для обычно проницательного человека президент выбрал слишком уж дубовую линию.
– Мистер Гейтс, моя работа в Лондоне сложна и ответственна. Вы оторвали меня от нее и послали сюда. Вероятно, после тщательных раздумий. Вы не можете прислать мне телеграмму об отзыве и ожидать, что я обязательно прилечу ближайшим самолетом. Я не марионетка.
Прощай, работа. Неважно.
– Я могу вывезти вас из этой страны, – спокойно сказал Гейтс после секундного молчания. – Они хотят, чтобы вас здесь не было, не так ли? Вы же не думаете, что они действительно задержат вас во время регистрации? Так, когда вы собираетесь уехать, Рейнер?
– Я не думал об определенной дате, сэр. Пожалуй, я буду готов уехать, когда увижу, что потерпевший аварию самолет подняли на поверхности. – Он нащупал в кармане смятую пачку сигарет, и закурил.
– Почему именно тогда, Рейнер? – Гейтс говорил негромко, обращаясь только к нему.
– Не могу точно объяснить. Как только увижу самолет на поверхности. Наверно, я буду удовлетворен тем, что рассеется весь этот туман таинственности. Я не доверяю ему. Я не доверяю никому.
– Вы доверяете мне, Рейнер? – вопрос был задан совершенно небрежным тоном.
– Нет, сэр.
Возможно Б.O.A.К. или «Эмпайер Эрлайнз» дадут ему работу. Он знал большинство их служащих, а четыре года службы в T.O.A. будут хорошей рекомендацией, даже если его вышвырнут вон.
– Почему?
Рейнер затянулся черной суматранской сигаретой.
– Ничего относящегося лично к вам, конечно. Я объяснил бы так: не думаю, чтобы вы, Глава огромного концерна, предпринимающий к тому же все возможные усилия для того, чтобы погасить дефицит в двадцать миллионов фунтов стерлингов, смогли увидеть эту проблему так же ясно, как и я, рядовой служащий, свободный от глобальных проблем. Все столь крупные организации, как T.O.A., построены примерно одинаково, и опираются на тонкие изменения и практические соображения, учет требований момента, на предвидение и тяжелую работу. Я не ожидаю, что вы станете спасать мою шею, если это окажется невыгодным для компании. Так что, раз я не прошу пощады, вы не можете ожидать от меня доверия.
Гейтс не менее минуты созерцал свои пальцы, плотно прижатые к крышке стола. Уиллис перевел очень заинтересованный взгляд с лица Рейнера ему за спину примерно в пятидесяти футах от столика. Рейнер ждал реплики Гейтса, но заговорил как раз Уиллис:
– Рейнер, простите, что я вмешиваюсь, но двое полицейских идут в нашу сторону и всматриваются в каждое лицо. У вас есть примерно полминуты, чтобы встать и неторопливо уйти, если вы сочтете нужным это сделать. – Он продолжал издалека, через свою невидимую стену, рассматривать двоих людей, одетых в форму.
Гейтс отвлекся от своих мыслей и взглянул сначала вдоль тротуара, затем на Рейнера. Солнце опускалось в океан, и Авенида окрасилась алым. Огни в баре зажглись минутой раньше.
Рейнер посмотрел в глаза Уиллиса и попытался прочесть его мысли, но в них не было ничего; они были непроницаемы, как две жемчужины. По его спине пробежали мурашки. Он не знал, зачем Уиллис так поступил. В поле зрения могло не быть вообще никаких полицейских; Уиллис мог их выдумать просто для того, чтобы избавиться от смущающего мистера Рейнера, который мешал сказать что-то Гейтсу приватным образом. Если полицейские действительно были, то они могли вовсе не «всматриваться в каждое лицо», а просто-напросто патрулировать улицу. У Уиллиса могло быть множество поводов для того, чтобы предупредить Рейнера об опасности: желание избавиться от его общества, напомнить ему о его слабом положении, напомнить о том же самом Гейтсу, даже устроить его повторный арест, заставив привлечь к себе внимание при приближении патруля. Было бы опасно полагать, что Уиллис просто желал помочь ему.
Он стряхнул пепел с сигареты и бросил взгляд на стенку бара, однако на ней не оказалось ни одного удачно расположенного стекла, которое отражало бы тротуар за его спиной. А обернуться он не мог. Здравый смысл вступил в борьбу с животным инстинктом: если только полиции случайно не стало известно, что сеньор Рейнер в Сан-Доминго взял напрокат автомобиль в фирме «Пан-Агуадор», то она до сих пор не знает, что он находится в стране. У него было три дня форы, которые истекут лишь послезавтра в восемь утра. Следовательно, всеобщая облава на него еще не могла начаться. Правда оставался небольшой шанс, что в патруле участвует майор Парейра или один из его лейтенантов, которые смогут опознать его даже несмотря на щетину. Здесь здравый смысл вступал с инстинктом в союз, и оба советовали: удирай.
Через полминуты до Рейнера дошло, что в кресле его удержал не инстинкт самосохранения и не здравый смысл, но эмоция совсем другого плана: гордость. Он был бы проклят, если бы удрал, как преследуемый зверь, оставив Уиллиса и Гейтса спокойно попивать свои коктейли, развалясь на стульях.
Рейнер не поднялся с места, лишь поставил локоть на стол и небрежно потер лицо ладонью. Гейтс и Уиллис смотрели на него, а он прислушивался к шагам проходивших мимо людей. Это продолжалось секунд пятнадцать. Если бы его снова поймали, то уже не посадили бы в самолет T.O.A. Его довезли бы, как минимум, до Панамы, и Катачунга оказалась бы потеряна навсегда.
И еще Рейнер следил за Уиллисом, особенно за его руками. Если он сделает какой-нибудь знак патрулю, то Рейнер все равно успеет в кровь разбить физиономию агенту охранной службы, прежде, чем на него наденут наручники.
– Так о чем мы говорили? – спросил Гейтс, и Рейнер чуть не рассмеялся. Гейтс, похоже, волновался больше, чем он сам. Плохая реклама и все такое. – Вы сказали это от всего сердца, Рейнер, и я буду говорить с вами так же прямо. Уиллис сообщил мне, что вы узнали одного из пассажиров. Женщину. Это из-за нее вы так настойчиво стремитесь остаться?
Руки Уиллиса были неподвижны. Кулак одной принужденно свешивался с подлокотника, другая держала стакан. Но эта непринужденность не успокаивала.
– Нет. – Рейнер хорошо расслышал вопрос Гейтса, но ему потребовалось несколько секунд на этот простой ответ: Он представил себе ее лицо так же ясно, как если бы она сидела за этим столиком. Он не мог сказать, насколько ее красота повлияла на его решимость остаться в Пуэрто-Фуэго. Но благодаря ей Катачунга из дымящейся кучи камней превратилась для него в то, чем являлась теперь. Поэтому этот ответ был единственно возможным. Не мог же он ляпнуть Гейтсу: «Я остался ради Катачунги».
Ноги прохожих шаркали по камням тротуара, их тени двигались по стене в причудливом медленном танце. Пожалуй, это точка принятия решения.
Внезапно Уиллис затараторил по-испански:
– Я просто не понимаю, как кто-нибудь может говорить, что Турано лучше работает с плащом, чем Эль-Волет, особенно если посмотреть на них в один и тот же день на одной и той же арене и с одинаково хорошими быками. Вот со шпагой – это да! Турано может убить с первого удара и обратить в поэзию свое дурацкое размахивание плащом.
Боковым зрением Рейнер увидел серовато-коричневый цвет униформы и белые аксельбанты. Мундиры позаимствованы у тамбурмажора из набора оловянных солдатиков.
– Вот я однажды видел, как он делал полуверонику перед трехлетним быком – как взбесившийся мотылек! Если бы перед ним был четырехлетка, то он бы перелетел через барьер, а бык вытер бы себе нос его плащом… впрочем, пускай он сам об этом волнуется. Руки-ноги на месте, точный глаз, но нет мужества Да.
Рейнер поглядел на тротуар. Да, они заглядывали прохожим в лица, но не обратили особого внимания на этих троих, сидевших за столом: если люди скрываются от полиции, они не станут тратить время на обсуждение боя быков.
