Не успела я, однако, возликовать душой, как следующий телефонный звонок снова поставил мои ушки на макушку. Голос с едва уловимым южным акцентом источал ехидство:
— Где тебя черти носят, Таня-джан? Небось развлекаешься с одним из моих соперников, чтоб у него… — Тут Гарик высказал столь откровенное пожелание Орлову, что я просто не рискую его цитировать. — Ладно, слушай, хоть ты этого и не заслужила. Номер твоей «скорой» — Е 666 СА. Других вариантов нет, с тремя шестерками она одна на весь город. «Скорая» как «скорая», приписана к городской станции номер два. Ты там что-то говорила про прошлую пятницу… Так вот: в пятницу, шестого июня, водитель Гилязов Василь… черт! язык сломаешь… Хабибуллович, семьдесят второго года рождения, отпросился у своего начальства, чтобы отвезти к отцу на дачу какое-то там барахло. Отпросился на часок, а отсутствовал на работе все два: с шестнадцати десяти до восемнадцати. Не знаю: это то самое, что тебе нужно, или нет? Ты же мне ничего толком не сказала…
Я безмолвно посылала магнитофонной ленте воздушные поцелуи. Словно получив их, Папазянчик оттаял, заговорил даже как бы извиняясь:
— Но ты можешь себе представить такую подлянку, дорогая! Сегодня утром этот Вася укатил в командировку в Пензу. На другой машине, правда. Вернется не раньше четверга. А чтобы я мог достать его прямо в Пензе, мне нужны аргументы посерьезнее твоих прекрасных глаз. То есть для меня, конечно, этого хватило бы, чтоб лететь хоть на край света, но моему руководству, боюсь, этих оснований покажется недостаточно. Я нахал, это все знают, но не до такой же степени… Так что извиняй! Да, чуть не забыл: машину я на всякий случай осмотрел, вроде ничего подозрительного, и с папашей Гилязовым побеседовал осторожненько. На дачу его сынок действительно ездил в тот день — кстати, вместе со стариком, — но вместо половины пятого, как обещал, появился дома только в шестом часу, так что папа с мамой стали уже поминать шайтана… Вот теперь все. Целую, звони! Но лучше — по другому дельцу, более приятному… — Папазян звучно чмокнул меня через пространство и время и дал отбой.
Ай да Гарик, ай да сукин сын! Ты и правда классный сыщик! Видно, придется и впрямь однажды отблагодарить тебя за все сразу… Но — не сейчас. Потом, когда-а-нибудь…
Было еще несколько звонков, но абсолютно несущественных — от родственников, старых друзей и подружек. Сообщения от девушки Оли из «Бриза» не было.
Я еще раз прослушала обе записи — просто чтобы убедиться, что ничего не пропустила. Судя по отзвукам характерных уличных шумов, оба звонка были сделаны из автоматов. Что касается Папазяна, тут все понятно, он сам и объяснил: нахал, конечно, но не до такой же степени. А вот болящий Семен? У того-то дома телефон, и семейство в отъезде… Значит, он не доверяет даже собственному аппарату? Пожалуй… В голосе Семена Яковлевича звучала плохо скрываемая паника, хотя он изо всех сил пытался говорить спокойно. «Постарайтесь не привлекать внимания…» Одно это говорит о многом. Вот дурак! Если за ним и вправду кто-то следит, то пробежка к автомату — при наличии домашнего телефона! — наверняка «привлечет внимание», да еще как. Уж лучше сходил бы позвонить к соседям.
Ну, Семен Яковлевич, голубчик ты мой… Значит, это все-таки ты! Еще бы мне не догадываться о твоих «мотивах», иудушка Пфайферман… Интересно: почему ты все же решил расколоться? Кто наступил тебе на хвост?.. Посмотрим, посмотрим, что ты мне напоешь… «По делу, которое вас интересует…» Что же это получается: он все знает о похищении сына Бутковского? Если так, то… Ладно, что гадать! В одном ты прав: мне тоже ой как необходимо с тобой встретиться, и теперь хоть не надо, слава Богу, выдумывать собственный мотив! А шофер Вася Гилязов пусть пока погуляет по Пензе…
Я взглянула на часы. Однако! Едва успею принять душ и что-нибудь жевнуть. Потому как вряд ли Сема Пфайферман угостит меня дружеским ужином в своей временно холостяцкой квартире.
Был еще великий соблазн кинуть кости перед этой встречей, но я решила не искушать судьбу: гадание не терпит суеты. А времени у меня оставалось в обрез.
Возиться со своей капризной машиной под вечер, раз уж я с успехом обходилась без нее целый день, у меня не было никакого желания. К тому же в старом и относительно тихом районе полиграфического комбината, где жил Пфайферман, мой драндулет вряд ли сможет остаться незамеченным. И без пятнадцати восемь я запрыгнула на подножку трамвая с таким чувством, словно это не старая рельсовая колымага, а мое расследование набирает скорость…
Но увы! Чувство это покинуло меня очень и очень быстро — как только после третьей или четвертой остановки моя рельсовая колымага стала как вкопанная в хвосте длиннющей вереницы таких же колымаг. Минут пять я еще переминалась с ноги на ногу в дурацкой надежде, что, может быть, пробка скоро рассосется. Затем плотные ряды моих товарищей по несчастью начали редеть, и я поняла, что мне тоже пора — если, конечно, я не хочу провести в компании Семена Пфайфермана всю ночь. Пока я пробежала три квартала до остановки автобуса-экспресса, пока я его дождалась, а потом поняла, что придется дождаться второго, ибо лезть в первый было равносильно самоубийству; пока вытряхнулась из этой «Ходынки на колесах» в нужном мне месте и разыскала нужный мне дом… Одним словом, когда я стояла на четвертом этаже перед стальной дверью с номером 48, но почему-то без глазка, мои часы показывали уже 20.35.
Тем не менее я испытывала некоторое удовлетворение: кажется, мне удалось не привлечь к себе ничьего внимания. Я не стала приклеивать себе в кустах фальшивую бороду и усы, так как в этом случае, думаю, результат был бы прямо противоположным желаемому. Но лавочки перед всеми четырьмя подъездами оказались, как ни странно, пусты. (Должно быть, в это время шла какая-нибудь «Санта-Барбара», я в этом не спец.) Только в отдалении, на спортплощадке, ребята лупили в футбол, но им я была глубоко до фени. И в самом подъезде, и на огромных лестничных пролетах (лифта здесь не было) я тоже никого не встретила.
Мой звонок остался без ответа. Обождав, я повторила его — и с тем же результатом. Мне это совсем не понравилось: не хватало еще, чтобы Сему Пфайфермана тоже похитили прямо у меня из-под носа! Я решительно взялась за металлическую ручку, и… дверь легко приоткрылась: она была незаперта! Я толкнула вторую, обитую черным дерматином, но с ней мне повезло меньше — закрыта. Ну, Семен Яковлевич! Уснул, что ли, дожидаясь меня?
Я дала подряд три коротких, но настойчивых звонка, однако и после этого за черной дверью не послышалось никакого шевеления. Но мне показалось, что я улавливаю негромкую музыку, а через щели на темную лестничную клетку пробивался приглушенный свет. Должно быть, Пфайферман крепко спал.
Мне понадобилось минуты три, чтобы с помощью пилки для ногтей отжать «собачку» примитивного английского замка. Хорошо, что это была только «собачка», а то пришлось бы шарить в темном подъезде в поисках подручных средств: я была настолько окрылена предстоящей удачей, что даже не захватила ровно ничего из моего «набора начинающего взломщика».
В просторную прихожую с высоким потолком свет и музыка лились из распахнутой двери справа. В поле моего зрения попали еще одна закрытая дверь, прямо по курсу, и коридорчик, уходящий влево — должно быть, к кухне и санузлу.
— Семен Яковлевич! — обратилась я к раскрытой двери, не забыв сначала плотно притворить наружную, металлическую. (Привлекать внимание нам ни к чему.)
Ответом мне был лишь задушевный голос Фрэнка Синатры…
Прикрыв и вторую дверь — так, что «собачка» снова защелкнулась, — я сделала несколько неуверенных шагов вправо и остановилась на пороге комнаты. Это была, судя по всему, приличных размеров гостиная. Обстановка же, насколько позволял судить мой моментальный, «фотографический» взгляд, была не просто приличной — она была почти роскошной. Более неспешный обзор я решила отложить на потом, так как сразу от порога увидела объект моих устремлений: метрах в трех от меня, рядом со своим «старшим братом» — диваном, спинкой к двери стояло итальянское велюровое кресло. А над спинкой виднелась блестящая лысина, окаймленная некоторой толикой темновато-седоватых волос. Согласно моим сведениям относительно внешности хозяина этой квартиры, эта лысина могла принадлежать именно ему. Поэтому я решительно двинулась вперед:
— Семен Яковлевич! А Семен Як…
Остаток его отчества застрял у меня в горле. И было от чего! Семен Яковлевич не мог ответить мне, а тем более — открыть дверь. Он был мертв.
Он был не просто мертв. Он был ужасен! В детективах любят описывать трупы задушенных людей: синее лицо, вывалившийся язык… и все такое прочее. Но уверяю вас: реальная картина во много раз красочнее! Настолько, что даже в нашем «великом и могучем» вряд ли найдутся достаточно сильные слова для описания этого кошмара… Я в таких делах не новичок, но в тот момент была просто уверена, что отныне через мое горло ничто не сможет попасть внутрь меня — только в обратном направлении!
