который тебе сказал, что Сироткин никуда не выходил той ночью, при дополнительных вопросах принялся юлить. А потом признался, что время от времени принимает на ночь снотворное. Та ночь не явилась исключением. Спит он плохо на больничной койке. Да, перед тем как уснуть в десять вечера, он слышал храп Сироткина. Когда проснулся, тот все так же храпел. А проснулся сосед в восемь утра. Так что…
– Зять Зинаиды Павловны запросто мог пробраться из палаты на улицу, взять такси, поскольку его машины на стоянке перед больницей нет, и поехать убивать ненавистную тещу. Так, по-твоему? – Осипов широко улыбнулся. – Это была бы самая замечательная развязка данной загадочной истории, Мария Сергеевна. Но есть одно «но». И даже не одно.
– И?
– Во-первых, я считаю, что убийц было двое. Первый – травил бедную женщину чаем, подсыпав туда скрученные листья ядовитого тропического растения. Второй – задушил.
Осипов неожиданно встал из-за стола, подошел к Маше и присел перед ней на корточках. Она занервничала. Юбка была очень-очень узкой, и взгляд Осипова тут же полез под нее.
– Какую роль ты отводишь Сироткину? Отравителя или душителя? – Он неожиданно повесил ладони над ее коленями и, шевельнув пальцами, сделал вид, что гладит их.
– Прекрати! – прикрикнула на него Маша. – Сироткин, конечно же, душитель. Зинаида Павловна его в дом ни за что не впустила бы. Даже с подарком.
– Согласен… Но и на душителя он не тянет по той простой причине, что нигде не засветился той ночью. Ни на одной камере видеонаблюдения. А их на территории больницы дюжина.
– И что, обойти он их не мог? – недоверчиво поморщилась Маша.
– Мог, если знал о них. Там две из десяти очень хорошо скрыты от посторонних глаз. Одна над главным входом в отделение. Вторая над въездом на территорию с противоположной стороны. Враг не пройдет, Климова. Так что не придумывай.
Женя поднялся на ноги и отошел на всякий случай подальше. Машины коленки ему нравились, и тронуть их очень хотелось. Отошел подальше из опасения получить по зубам.
– Но есть еще забор, который такому крепкому, молодому еще мужику перемахнуть – раз плюнуть. И есть проломы в заборе. Я их насчитала целых три. – Маша выбросила три пальца вверх. – И при желании Сироткин запросто мог выйти незамеченным. И на камеры не попасть. К тому же… Я говорила с персоналом, который дежурил той ночью. Никто из медиков не спал, с их слов, но никто в их палату не заходил. Когда нет ночных назначений и в палате тихо, никто больных не беспокоит. Так что Сироткин запросто мог убить свою тещу. И мотив у него шикарный.
– Погоди, но он же с женой разводится. Зачем ему…
– Да помирились они, Женя! – Маша резко встала, направилась к двери. – Она через день ему передачки носит в больницу: бульончики, котлетки паровые. Сосед шепнул, что идиллия полная между мужем и женой. Так что дочка могла маме чай подсунуть. А зять, потеряв терпение из-за затянувшейся развязки, просто перекрыл ей кислород…
– Вы в своем уме?! – широко распахнула красивые глаза дочь Зинаиды Павловны.
Яркая радужка тут же заплыла слезой. Длинные красивые пальцы так тесно и замысловато переплелись, что Осипову сделалось не по себе. Сумеет ли она их вернуть в прежнее положение? Не переломает ли?
– Я в своем уме, гражданка Сироткина.
Женя сидел в ее гостиной на низком неудобном стуле. Стул этот она выдернула из-под трюмо – такого же низкого, на точно таких же гнутых изящных ножках. Когда он уселся, колени его едва не уперлись в подбородок. И она видела, что ему неудобно. А пересесть в кресло или на диван не предложила. И он не стал самовольничать. Надеялся на установление контакта. Но его не случилось. Сироткина с первых минут вела себя настороженно и агрессивно. И пару раз даже прозвучала угроза, что будет жаловаться, потому что она в горе, а ее не оставляют в покое.
И он разозлился.
– Что вы делали той ночью, когда была убита ваша мать? – чуть прикрыв веками глаза, спросил он.
Осипов прекрасно знал, как бесит собеседника, когда он так вот смотрит на него сквозь ресницы. Лиза, к слову, нервничала иногда так, что скатывалась в истерику.
Кстати, о Лизе! Он так и не понял двусмысленных намеков в ее гневных сообщениях. Угрожала ему? Угрожала. Ему сначала сделалось смешно, а потом он почувствовал невероятную усталость.
Да, она ему надоела. Да, он от нее устал…
– Вы меня не слушаете? – смотрела во все глаза на него Сироткина.
– Извините, отвлекся. – Он решительно встал, у него заныл копчик от неудобного, низенького, почти детского стульчика. – Так что вы делали той ночью?
– Знаете, спала, – взмахнула она руками. – И предыдущую ночь спала и следующую тоже.
– И хорошо спали? – поинтересовался он, обходя ее гостиную по периметру.
К слову, гостиная была очень просторной. С широким окном на южную сторону. Вид потрясающий. Наверное, Зинаиде Павловне было жаль расставаться с этим видом, когда она оставила квартиру семье своей дочери и съехала в «однушку».
– Хорошо, – выпалила Сироткина, наблюдая за его перемещениями по своей гостиной с явным недоумением.
– И даже новость, что вашей матери больше нет, что она умерла от рук убийцы, не заставила вас переживать? – Он ядовито ухмыльнулся.
– Я… – Она покусала губы, понервничала минуту. – Я выпила снотворное. И уснула.
– Вот видите, гражданка Сироткина, вы в малом, но солгали мне. Как я могу вам верить во всем остальном?
Этот прием Осипов любил. Выходя из себя, допрашиваемый начинал сыпать словами, выбалтывать лишнее. И зачастую среди этой словесной шелухи Осипову удавалось отсеивать кое-что любопытное.
– Я вам не вру! – с легким повизгиванием возмутилась Сироткина. – Я сплю ночами.
– С мужем спите или одна?
– Муж в больнице, и вам об этом известно. – Тонкие ноздри ее аккуратного носика трепетали от гнева. – По этой причине я сплю одна.
– А до этого? Когда вы решили с ним развестись, и до того момента, как он слег в больницу? Вы спали с ним?
– Вы вообще не в себе! – выпалила она, прикладывая ладонь ко лбу.
Ее растерянность ему нравилась. Сироткина не понимала, куда он клонит.
– Вы помирились, я слышал?
– Да. Мамина смерть нас помирила. А что? – снова вызов, снова гнев.
– Нет, ничего. Беда часто сплачивает…
Осипов остановился у посудного шкафа со стеклянными стенками и дверцей. Полки с дорогим фарфором словно парили в воздухе.
– Красивая посуда. Дорогая, не новодел. Зинаиды Павловны?
– Что-то да, что-то нет. Мама не стала забирать, потому что в ее квартире
