потерять состояние, репутацию и рекламные контракты, которыми так щедро снабжала его заботливая супруга.
В кабинет вошли трое полицейских. Ровно в девять часов, как и просил следователь. Наталья рыдала, едва держась за спинку стула. Олег пытался ее утешить. Ангелина вопила со вспученными на шее венами и кидалась на мужа, их сын безуспешно пытался ее остановить. Николай не сопротивлялся. Бледный, он смотрел на бриллианты в рыбьей требухе, и молчал, пока на запястьях защелкивались наручники.
Гордеев вышел на крыльцо, щелкнув затвором зажигалки и с наслаждением затянувшись. Вскоре, напоив жену успокоительным, к нему присоединился Олег. Они пускали дым, молча глядя, как сотрудник полиции наклонил Нико голову, чтобы усадить в машину, и захлопнул дверь.
– Самоубийство вашей тещи вы расследовали так же успешно? – задумчиво спросил Олег, наблюдая, как полицейские машины исчезают в утреннем тумане.
– Не знаю, – пожал плечами Гордеев, – я никогда не был женат.
Семь персонажей одной картины
Вера Прокопчук
#это_их_последняя_картина
#четыре_жертвы_и_одна_пропавшая_без_вести
#кто_будет_следующим?
– Даже не знаю, с чего начать, – так молвил молодой человек, чьи декоративно растрепанная шевелюра и бархатный сюртук явно обозначали представителя богемы. – Позвольте представиться – художник Иван Кузмин. Боюсь, что все, мною рассказанное, покажется вам сущим вздором, но… – он оборвал фразу и виновато глянул в глаза собеседнику.
– Давайте по порядку, – устало отвечал ему следователь Аристарх Модестович Полежаев. – Вас обокрали, вам угрожают, что произошло?
Тон у него был слегка раздраженным, и понять его можно было. Настенный отрывной календарь, напечатанный в московской типографии Ивана Сытина, показывал пятнадцатое марта 1887 года. За окном веселилось мартовское солнце, преломляясь в хрустале весенних сосулек, отражаясь в оконных стеклах. Воробьи орали совершенно по-весеннему. Притихли лютые петербургские ветра, теплое дыхание марта пробуждало столицу Российской империи от зимней спячки. Даже обычно грустные лошади петербургских извозчиков выглядели по-весеннему бодро. Пройтись бы по парку, хрустя подталым снежком и любуясь прозрачно-синим мартовским небом!.. А он тут сидит в душном департаменте, где из всех углов пахнет пылью, мышами и канцелярскими бумагами…
Еще и дело об убийстве литератора Ремизова, которым он занимался, зашло в полный тупик.
О вышеназванном литераторе было известно лишь то, что он написал роман «Потерянный во тьме», который не имел успеха у читателей; писал он также эссе, в коих отрицал значение творчества Пушкина… Ну и что? Его пристрелил какой-то эстет, оскорбленный пренебрежительной оценкой своего кумира?
Ни одного мотива! И вот именно сейчас, когда у Полежаева все не ладится, притащился этот растрепанный представитель богемы, и вид у него такой разнесчастный, что хочется вышвырнуть его за дверь – чтобы еще больше настроения не портил…
Вздохнув, Полежаев налил стакан воды и протянул его художнику. Кузмин благодарно принял стакан, жадно выпил его и продолжил:
– Все началось с того, что я написал картину…
– Портрет или пейзаж? – осведомился Полежаев.
– Это была жанровая сценка… Понимаете, я выставлялся вместе с Товариществом передвижников, вы, вероятно, слышали о таком объединении художников…
– Наслышан, – кивнул Полежаев, – отрицание академизма, реализм вплоть до гротеска. Ну, так что же вас ко мне привело?
Художник помолчал, собираясь с духом.
– Понимаете, я написал картину «Дружеское чаепитие». Позировали мне мои знакомые. Картина оказалась удачной. Но дальше началось такое… Все люди, которые позировали для этой картины, стали погибать!
– Вот как?! Расскажите подробнее.
– Да вот! Писатель Викентий Маршанов бросился в лестничный пролет и разбился насмерть. Сонечка Бауткина угорела от печки. Лев Бережков скончался от болезни сердца. Три смерти в две недели. Еще через три дня мадам Софонина пропала без вести… А неделю назад Георгий Ремизов, литератор… найден застреленным у себя дома.
– Ремизов?! Так он вам позировал? Вот это да… – пробормотал Полежаев.
– Да, да! И главное – кто мог это сделать? Грабить у него было особо нечего, врагов он не имел вовсе…
– Вы уверены, что он не имел врагов? – вскинул брови Полежаев.
– Уверяю вас – ангельского характера был человек.
– Так хоть кто-то остался живым из тех, кто вам позировал?
– Остались двое: мадемуазель Полина Осинкина и студент Никишин.
Полежаев перевел взгляд на посетителя и осведомился:
– А каков сюжет картины?
– Да просто люди пьют чай и беседуют…
Полежаев нахмурился… И – вспомнил.
Он видел эту картину! На вернисаже, куда его вытащила в начале марта его супруга Александрина Арнольдовна.
Картина была великолепна – яркие, сочные краски радовали глаз. Свет играл и на лицах людей, и на боках пузатого медного самовара, и на чайной посуде, переливаясь тысячей бликов. Снедь на блюдах, белоснежная скатерть, оживленная беседа…
Чем дольше он смотрел на картину с безобидным, даже веселым сюжетом, тем сильнее ему в душу закрадывалось гнетущее, тоскливое чувство. Что-то здесь было не так – но что? Тени, отброшенные фигурами людей, были как-то непомерно длинны, они ложились не только на стены, но и на потолок, словно нависая зловеще над людьми и суля неведомые горести.
И не он один ощутил это; обернувшись к жене, он заметил, что она смотрела на картину с выражением, какое бывает у ребенка, испугавшегося темноты.
Да, эту картину он запомнил!
– Я был на вернисаже, – заговорил Полежаев, – и, кажется, видел эту картину. Там еще круглый самовар, и вышитая скатерть, и зеленый абажур…
– Да, да! Верно!
– А какой у вас интерес во всем этом деле? Или вы за свою жизнь тоже опасаетесь?
– Опасаюсь?! Помилуйте, – возразил художник нервно. – За себя я боюсь, да, но не оттого, что меня убьют, а в том смысле, что мне придется умереть, и очень скоро, голодной смертью и притом безо всякой мистики! Я ведь зарабатывал до сих пор написанием портретов; я не слишком известен, заказчиков было немного; я едва сводил концы с концами… И вдруг – такой шанс! Выставить картину на вернисаже, рядом с полотнами знаменитостей! Я ждал, что она привлечет внимание публики, сделает известным мое имя! Я трепетал, я надеялся! Но теперь я понимаю, что совершил роковую ошибку. После череды этих смертей люди просто боятся заказывать мне портреты…
– И чего же вы от меня хотите?
– Сам не знаю, по правде говоря, – поник головой художник, имея вид самый жалкий и растерянный.
Затем он встрепенулся и посмотрел на Полежаева с тайным упованием.
– Вы верите в мистику? – спросил он неожиданно.
– Верю, – отвечал Полежаев вполне искренне.
– Вы не шутите? Вы полицейский следователь…
– Полицейские следователи на своём веку видят столько всего, что верят в мистику.
– Жаль… тогда я напрасно пришел, – с убитым видом художник встал, словно прощаясь с надеждой на помощь.
– Сядьте, – сухо велел Полежаев, – ответьте мне все же: на какую помощь от меня вы рассчитывали?
Художник беспомощно пожал плечами.
– Я надеялся, вам удастся доказать, что никакой мистики тут нет. Что это просто совпадение.
– Не слишком ли много совпадений? – хмыкнул Полежаев. – Скажите, а каковы были отношения между погибшими? Может, имелась тайная неприязнь, ревность?
– Я провожу жизнь в своей мастерской. Откуда ж мне знать, какие тайные связи могли быть между
