людьми, с которыми я иногда пил чай в гостях…
– Я попытаюсь вам помочь, хотя не могу ничего обещать наверняка, – вздохнул Полежаев.
И когда за опечаленным художником закрылась дверь, сыщик призадумался.
Убийство Ремизова казалось делом безнадежным. А теперь все запуталось еще сильнее. Помимо Ремизова, лишились жизни еще несколько человек, и их смерти как-то связаны между собой. А если это как раз та ниточка, которая выведет следствие из тупика? Думай, дружище, думай…
Первым погиб писатель Маршанов – бросился в лестничный пролет. Что же стало причиной его самоубийства?
– Дмитрий Сергеевич, – позвал Полежаев своего верного помощника Кошечкина, – у меня для вас будет задание. Найдите дело Маршанова.
А сам он займется гибелью курсистки Бауткиной.
* * *
– Ох, и намаялась я с этой девицей, – поджала губы квартирная хозяйка.
– А что же она такого натворила? – осведомился Полежаев.
– Ну, грех жить-то с мужчиной невенчанной, и хоть бы тихо жили. А то все время у них с этим Маршановым то гулянки, то пьянки…
– Каким Маршановым? – вскинулся Полежаев. – Викентием Сергеичем?
– Вот именно, с Сергеичем, – кивнула хозяйка.
– Так они вместе жили?
– Нет, просто он ходил сюда часто. И Соню он здесь устроил; он же за квартиру платил.
– А родители у нее где живут?
– Родителей у нее не было, а жила она у какой-то тетки на воспитании. Она вообще беспомощная какая-то была. Все за Викентия своего цеплялась. Он для нее был как свет в окошке…
– Любовь, – усмехнулся Полежаев.
– Да что любовь, – усмехнулась в ответ хозяйка. – Мало ли женщин, у которых любовь, а все ж они свое разумение имеют. А этой Соне – как он скажет, так и будет. А он вот и сказал свое последнее слово – в пролет-то кинулся… И куда ей после этого? Вестимо – туда же… Тем более – на что ей жить-то? Денег он ей не оставил, а у меня тут не богадельня. Я ей условие поставила – или ищи деньги, или съезжай с квартиры, не век же ее забесплатно тут держать. Ей и кушать не на что, и жить негде, а еще привыкла она к этому белому порошочку, без него ей совсем худо было…
«И она истопила печку», – невесело подвел итог Полежаев.
Итак, связь между двумя смертями уже установлена. Маршанов и Бауткина жили вместе, и его смерть – смерть этакого «бога для наивной девочки» – стала для нее ударом, слишком страшным, чтобы выдержать.
– Простите, мадам. Вы говорите, кинулся в лестничный пролет? Но у вас тут только один этаж.
– Так он разве здесь кинулся? – отвечала дама. – То ли у себя, то ли где еще…
– То есть, где именно, вам неизвестно?
Хозяйке это было неизвестно. Однако когда Полежаев уже встал и произнес: «Честь имею», – хозяйка, словно вспомнив что-то, воскликнула:
– Постойте! Не заберете ли вы с собой портфель его? Там бумаги какие-то. Не по-божески мне казалось его выкидывать, но и хранить неприятно…
Полежаев кивнул и щелкнул замочком саквояжа.
Следующий в его списке – Бережков. Конечно, если человек умер от болезни сердца, и это подтвердила экспертиза, то что еще неожиданного можно выяснить? Но – служба есть служба. Он взял извозчика и назвал адрес.
Спрыгнув с пролетки, Полежаев подошел к двери парадного, отворил ее, вошел – и нос к носу столкнулся со своим верным другом и помощником, дознавателем Кошечкиным.
* * *
– Какими судьбами? – удивился Полежаев.
– Так расследую самоубийство Маршанова, по вашему приказанию, Аристарх Модестович, – произнес Кошечкин растерянно.
– Здесь? Разве он здесь жил?
– Нет, жил он по другому адресу, но в пролет кинулся именно в этом парадном.
– Вот как?! Однако!..
– Да, вот именно! Причем совершенно непонятно, что он здесь искал и чем это парадное показалось ему лучше других.
– И в самом деле, что он здесь искал? – усмехнулся Полежаев. Он уже понимал: становится «горячо», как в детской игре.
– Ну да! Вот как его сюда занесло?! Ежели ему приспичило в пролет кинуться, то мог бы найти дом и поближе к собственному. По материалам следствия, никто из его знакомых тут не жил.
– Никто?
– Никто. А я хотел восстановить картину его последних минут. Вот, поднялся на самую верхнюю площадку. Ох и жутко оттуда вниз смотреть, в пролет… И никакой зацепочки! – жаловался Кошечкин, поднимаясь вместе с Полежаевым по винтовой лестнице.
Аристарх Модестович осмотрелся, и тут же в глаза ему бросилась медная табличка с надписью: «Бережков Л. Ф.» И пока он вглядывался в эту табличку, Кошечкин объяснял:
– Стучался я уже сюда. Только никакого толку. Как вымерли все внутри…
– Да-да, – согласился Полежаев, – вот именно, вымерли.
После чего был разыскан управляющий, но в ответ на вопросы Полежаева он только пожимал плечами. Да, господин Бережков был холост, жизнь вел вполне спокойную. Где служил? Да вроде как нигде… Друзья? Бывала одна дама под густейшей вуалью, но кто она, ему было неизвестно. Вещи покойного? Да вроде ничего особо ценного не было. Квартирку посмотреть можно…
Квартирка произвела на сыщиков печальное впечатление: нежилые, пустые комнаты; даже шаги в тишине звучали глухо и недобро.
– Искать тут нечего, – подвел итог Полежаев.
* * *
Бумаги, извлеченные из портфеля покойного Маршанова, дали сыщику много пищи для размышлений. Здесь были нескромные любовные письма, но адресованные не Маршанову и не Маршановым написанные; были бумаги компрометирующего свойства на самых разных людей; были короткие заметки, достойные самой гадкой желтой прессы. Также были и рукописи: видимо, покойный писатель пытался начать роман.
Читать их было муторно: слог неуклюжий, персонажи под стать стилю: или безмерно добродетельны – так, что с них буквально капал сахарный сироп, или же так ужасно порочны, что казались страшнее монстров из-под детской кровати.
Все рукописи обрывались примерно на десятой странице, – видимо, решил Полежаев, муза автора не выдержала мучений и решила спастись бегством.
– Дмитрий Сергеевич! Вы, часом, не интересовались, – какие книги у Маршанова выходили в последнее время?
– Так точно, – по-военному четко ответил тот, – в течение последних полутора лет ничего не издавалось, кроме нескольких небольших рассказов в журналах.
– Отчего же?
– Я справлялся в издательстве. Книги его плохо покупались, издательство отказалось брать его последнюю рукопись.
– На что же он жил?
– Журналистом работал в желтых газетках, где скандалы да сплетни.
– Хм? Так-так-так…
Среди прочих писем попалось два весьма интимного свойства, адресованных Бережкову: писала дама и, судя по всему, замужняя.
В одно из писем была вложена фотография. Полежаев присмотрелся.
Дама на фотографии была чудо как хороша: глаза бездонные, носик изящный, брови соболиные – все, что полагается красавице. Меховое манто, шляпа с огромным атласным бантом и пышным изобилием изящно завитых перьев. В общем, дама не из простых.
Фото незнакомки Аристарх Модестович отодвинул в сторону и вернулся к просмотру других документов. Но что-то заставило его взглянуть на нее еще раз, и еще… Не давала ему покоя эта дама! Ее лицо стояло у него перед глазами, даже когда вечером
