контроль. Им оставалось сидеть и ждать развязки, помочь тут больше ничем нельзя было.
Когда Никита появился на пороге, Галина Ивановна, вне себя от несвойственной ей ярости, бросилась к нему и начала колошматить по голове сумкой. Игорь не успел отреагировать, он подскочил после удара и сгреб женщину в охапку, когда она замахнулась уже во второй раз. Вслед за Никитой вошли Яна с Володей и, не понимая, что происходит, бросились к раскрасневшейся женщине. Яна впервые в жизни видела живые эмоции на лице матери.
– Вы совсем поехавшая? – Никита отскочил назад, пришибленный внезапными ударами. – Зачем вы?.. Хотя, впрочем… – он посмотрел на камеру под потолком, – как рекомендовано Библией, подставлю вам вторую щеку, бейте с левой теперь.
– И пойдешь побои снимать, тварина? – не унималась разъяренная мать.
– Мам, успокойся, это говно не стоит того, чтобы ему потом компенсацию за моральный ущерб платить. – Яна встала между мамой и Никитой. Но Галина Ивановна не растерялась и метко плюнула в лицо через плечо Яны. Никита вытер липкую слюну рукавом.
– Семейка истеричек.
Максим, закончив разговор, еще с улицы услышал голоса на повышенных тонах и ворвался в приемную. Потасовку он пропустил, но поспешил оттащить Галину Ивановну подальше от провокатора, который невозмутимо стоял и все косился на камеру наблюдения. Под воздействием непробиваемого спокойствия полковника все расселись и замолчали, приводя чувства в равновесие.
– Блин, вот смешно вышло. – Никита сел рядом с Игорем и по-товарищески легко толкнул его локтем в бок.
– Где смеяться-то? – Игорь равнодушно смотрел перед собой, не желая входить в контакт.
– Да над тем, как я пакеты перепутал. Так торопился на встречу с любимой женой. – Никита любовался сам собой, пусть его план не сработал, но антураж происходящего отчего-то приводил его в восторг, сравнимый с экзальтацией. – А как вам цирк в исполнении Галины Ивановны? Прямо анекдот. Такой же специально не придумаешь.
– Знаешь, будь я отцом Яны, я бы тебе не так всыпал.
– За то, что я перепутал пакетики?
– За то, что ты родился, ошибка природы. – Игорь злился не столько за Яну, сколько за то, что они все дружно могли попасть под уголовное дело. Сговор, вымогательство. И, главное, был бы Никита матерым мужиком с волосатыми руками и шрамами от пуль, а то метросексуал с полупокерской прической и замашками Наполеона.
Когда очередные клиенты вышли из кабинета, Яна и Никита поспешили к нотариусу первыми, вслед за ними вошел Володя. Игорь не покидал своего поста рядом с Галиной Ивановной.
– Так, проверяем все буковки! – скомандовала девушка неопределенного возраста, от двадцати пяти до сорока, в мятом брючном костюме.
– Какая же ты тварь! – прошипела Яна, сканируя документ глазами.
– Ян, да чего ты тут панику развела? Реально не тот пакет взял. Сложно было мне набрать? Спецоперацию решила замутить? – Никита в свою очередь просмотрел договор наискосок и кивнул, что можно печатать.
– Никит, ты работаешь в банке. Как можно перепутать полтораху и котлету в семь с половиной? – продолжала Яна вгрызаться глазами в каждую строчку уже распечатанного оригинала. Изучив документ, она передала Владимиру доверенность на оформление бракоразводного процесса.
– Ян, ну бывает и такое. Все хорошо же закончилось? – Никита поставил подпись на своем экземпляре и потянулся за Яниным.
– Иди к черту! – Яна вырвала из его рук свою копию и устремилась к выходу.
– Отлично, там и встретимся, – крикнул вдогонку Никита. – Раз мы разводиться будем заочно, то теперь встречи только у чертей.
Никита снова покосился на камеру и после судорожно схватил Яну за подол шерстяного платья:
– Я же как мог просил тебя уехать из страны. Почему ты меня не послушала?
– Гори в аду, тварь! Знаешь, чему я больше всего рада? Что я не успела забеременеть. Таким, как ты, нельзя размножаться с точки зрения эволюции.
Яна вышла из кабинета, не глядя больше в сторону пока еще мужа. Мама немного оправилась от шока и обрела привычно холодное выражение лица.
– Готово? – Галина Ивановна спокойно встала со стула. – Теперь я?
– Да, мам, заходи. Только, пожалуйста, давай без шоу.
Нотариус выдал копии соглашения, а Никита с Галиной Ивановной молча перечитали текст.
– Что ж вы так плохо дочь воспитали? Вещи ворует, письма чужие читает. – Никита, наскоро пробежав глазами документ, не смог промолчать и не поддеть еще раз тещу.
– Да замолкни ты уже, паскуда! – Галина Ивановна почувствовала новую волну ярости, но суровый взгляд сотрудницы помог ей сдержаться. – Чья б корова мычала про плохое воспитание! Ты – преступник! На лесоповал бы тебя!
– Да что вы несете опять?! – Никита поставил свою размашистую подпись и встал из-за стола. – Могу я идти? Надоел этот концерт, жаль, что билет нельзя сдать обратно в кассу.
– Подождите, обе стороны должны подписать, – остановила его секретарь.
– Да расписывайтесь уже, тянете кота за яйца… – Никита тяжело шагал за спиной Галины Ивановны.
«Тебя бы за яйца дернуть, сволочь! Да чтоб ни один врач не пришил на место», – кипела внутри та, которая еще недавно защищала его перед дочерью.
Наконец все собрались в приемной. Никита быстро оглядел присутствующих и, не сказав ни слова, направился к выходу.
Удостоверившись в успехе операции, Максим повез вымотанную Яну с мамой домой. Деньги были переданы, бумаги – подписаны.
– Коляну позвони. Он ждет развязки этого хренового детектива, и лучше ты ему скажи, что все окей, а то начнет отряд спецназа тут танцы с бубнами устраивать, – посоветовал Максим Яне уже в машине.
Галина Ивановна все еще приходила в себя, ощущая, как подрагивает нижняя губа. Она сжала рот в неестественной полуулыбке, чтобы не демонстрировать у себя истерический невроз, не показывать Яне, как содрогается и падает все внутри от страха, что могла потерять дочь в местах не столь отдаленных. Сожаления и стыда за эксцентричную выходку она не испытывала, скорее, наоборот, адреналин, ударивший в голову, как пролактин после родов, наконец выпустил из нее что-то живое. Оказывается, можно было не терпеть. Оказывается, терпеть было не нужно. И можно кричать, размахивать сумкой и не пытаться держать лицо, плюнуть кому-то в морду, и плевать, что о ней подумают.
Бабушка Галины Ивановны, набожная, ветхая старушонка, часто во время прогулок по уставленной деревянными домиками с резными наличниками на окнах в Тарусе, где обосновалась в старости, как-то усадила ее на лавку.
– Прими мою исповедь, в церковь не пойду, чтобы никого партийного билета не лишили. Так что будешь мне за батюшку, – сказала она и достала платяной носовой платок с вышитыми инициалами ее покойного мужа. – Деда своего ты не видела по моей вине. Я его убила…
