Я решительно поднялась с дивана, но от резкого движения снова закружилась голова. Правда, вскоре все прошло. Когда перед глазами перестали мелькать пестрые мушки, я потянулась к мобильному – и замерла, набрав только первые три цифры.
Музей…
Я же видела его в музее! Этот взгляд из-под козырька потертой бейсболки, эта зеленая старомодная штормовка… Он смотрел на меня издалека, но этот взгляд невозможно забыть. При других обстоятельствах я бы испугалась.
Раздумав звонить директору, я поспешно набрала номер Тамары.
– Музейный сторож! Степан, кажется, фамилию не помню!
– Ты серьезно?
– Бегом, Тома, бегом!..
Они опоздали.
Вернее, все мы опоздали. Об этом рассказала мне Тома, которая до того в течение четырех часов не отвечала на мои настойчивые звонки, просто выключив телефон. К Жихарю, однако, мне удалось пробиться, но буквально на несколько секунд. Бросив всего четыре слова: «Это он. Перезвоню позже», – Стас тоже отключился.
Я несколько раз порывалась пойти куда-то, но не знала куда, а тут вернулся Олег и встал в дверях, намереваясь лечь костьми, но не выпустить меня из дома. Мне ничего другого не оставалось, кроме как засесть с ним в кухне с остатками недопитого мной вчера коньяка и выслушать еще и от него – какого хрена меня понесло в имение и почему он, полный идиот, решился оставить меня, клиническую дурочку, одну дома.
Ближе к вечеру вернулась домой Тамара и со стуком выставила на стол еще одну бутылку. Олег вопросительно взглянул на жену, та кивнула, он откупорил четырехзвездочный «Закарпатский» и налил ей ровно половину рюмки. Тамара выпила и только после этого даже не сказала – выдохнула, как штангист, взявший рекордный вес и швырнувший штангу на помост:
– Все! С меня хватит, но – все!
– Взяли?
– Нашли, – поправила Тамара. – Дома повесился. Выводы не окончательные, но, похоже, провисел с прошлой ночи. Или с сегодняшнего раннего утра. Яровой сейчас лично приятеля твоего музейного допрашивает.
Мы не перебивали, и Тома, выпив еще немного и заметно расслабившись, рассказала, как после моего звонка весь личный состав уголовного розыска понесся к дому Степана Притулы, музейного сторожа. Директор музея также отправился туда – сторож не вышел на работу, не ночевал он и во флигеле, а домашнего телефона у него не было. Правда, Бондарь позже признался – отсутствие сторожа его встревожило, но не удивило. Он знал, что у Степана время от времени случаются припадки.
То есть он знал, что у него работает человек с больной психикой, но не стал его увольнять. Почему? Об этом директор как раз сейчас и беседует с начальником милиции, прокурором и мэром города. Этот тоже подтянулся, пронюхав, что резонансное дело успешно завершено, осталось только формально закрыть его и отправить в архив.
Сторож Притула жил в частном секторе в небольшом и довольно неопрятном доме. Две комнаты – зал и спальня. Крохотная кухонька, газовое отопление. Там, в этой кухоньке, его и нашли оперативники, ввалившиеся туда с оружием наготове. Хозяин дома болтался на крюке под потолком в проволочной петле, которая не просто задушила его, но и глубоко врезалась в ткани шеи. Эшафотом для Притулы послужил колченогий кухонный стол: забравшись на него, он оттолкнулся и повис, таким образом покончив со своей грешной и нелепой земной жизнью.
Пока его снимали с крюка и освобождали от петли, опера во главе с вездесущим Жихарем осмотрели дом, где ничего подозрительного не обнаружили, и сарайчик во дворе, где нашлось все, что им требовалось.
Окровавленный топор в углу.
Лопата со следами свежей земли.
Яма, вырытая хозяином в земляном полу в углу сарайчика, а в ней – три перемазанные землей и запекшейся кровью человеческие головы.
Прежде чем извлечь их на свет божий и окатить водой из ведра на предмет хотя бы самой поверхностной идентификации, опера сбегали на соседнюю улицу к известной на этом краю города бабе Мухе, купили за восемь гривен литр самогона и перед началом каждого этапа процедуры по очереди прикладывались к пластиковой бутылке. Никто не сказал им ни слова, а понятые даже просили поделиться, хотя по закону должны были находиться в трезвом уме. Поэтому им оставалось одно: героически бороться с тошнотой и отворачиваться.
Оттуда же, из сарайчика, на свет появилась конторская папка, аккуратно перевязанная белыми веревочками. Внутри – аккуратно сложенные газетные вырезки и целые газеты, в которых под тем или иным соусом излагалась легенда о Безголовом. Среди вырезок нашлась и знакомая музейная брошюра. И что любопытно – с дарственной надписью: «Уважаемому Степану Притуле с пожеланием и в дальнейшем так же горячо интересоваться историей родного края. А. Бондарь».
Состав преступления налицо. Душевнобольной убийца окончательно слетел с катушек, затем осознал, что натворил, и свел счеты с жизнью. В Подольске орудовал маньяк, свихнувшийся на почве старинной легенды. Захватывающий сюжет для телевизионных новостей и сенсационных публикаций. Только все это дурь чистой воды.
Главное – Тамара права. Дело фактически закрыто. Писанины будет еще много, но у наших следователей на этот счет рука набита.
Итак, все вроде бы позади.
Когда Комаровы уснули, я тихонько пробралась в комнату, служившую Олегу кабинетом. Там был установлен параллельный телефонный аппарат, и оттуда, плотно прикрыв дверь, я позвонила Бондарю.
– Лариса, сейчас у меня нет ни возможности, ни желания беседовать с вами. Извините, я не слишком вежлив, но после всего, что произошло сегодня…
– Подождите минутку, Анатолий, все-таки выслушайте меня. – Я старалась не повышать голос и одновременно говорить так, чтобы собеседник на другом конце провода понимал – я в ярости и кричу. – У вас нет желания беседовать со мной, зато после всего, что произошло сегодня, у меня появилось острое желание поговорить с вами о том, что случилось и чего не случилось вчера. Думаю, я имею на это право. Вчера ваш сторож едва не зарубил меня топором, и я хотела бы знать, почему вы это допустили!
Молчание в трубке длилось так долго, что мне показалось – что-то случилось с телефоном. Наконец я услышала:
– Ничего такого я не допускал и не мог допустить.
– Вот как? Вы знали о проблемах Притулы. Вы ничего не сообщили милиции после того, как ваш сторож умертвил свою первую жертву и отрубил ей голову. Хотя знали, что следствие активно ищет в городе психически больных, на которых может пасть подозрение. Вы завели разговор о связи между легендой и современностью именно со мной. И не только потому, что милиция не приняла бы во внимание ваши соображения без конкретных доказательств – просто так было безопаснее и комфортнее для вас. Вы косвенно намекнули постороннему лицу, где следует искать корень зла, и на этом сочли свою миссию выполненной, анонимность вашего психа – нераскрытой, а совесть – чистой. Верно?
– Лариса, – вздохнул Бондарь в трубке. – Все это выглядит совершенно иначе. Но поверьте – меня смертельно утомила необходимость в течение нескольких часов пояснять начальнику райотдела, человеку казенному и к тому же не слишком большого ума, а также прокурору, далекому от социальных проблем, и городскому голове, в принципе далекому от всего на свете, почему я помог Степану и скрыл от всех его проблему. Они меня не поняли. Правда, в соучастии не обвиняют – и на том спасибо.
– Попробуйте пояснить и мне. Как-никак я еще одна жертва вашего теплого отношения к патологическим субъектам.
– Если уж речь о вас, то вы сами спровоцировали Степана. Зачем было так бесцеремонно вторгаться в мир его больного воображения? Думаете, это вы его испугались? Ничего подобного – это он вас боялся. И не нападал он, размахивая топором, а защищался! Потому и не довел дело до конца. Он всего на свете боялся, Лариса, и себя – в первую очередь. Ему было всего сорок девять лет, сорок девять – вдумайтесь в эту цифру! И с двадцати одного года – одна психиатрическая клиника за другой. Пока были живы его родители в Хмельницком, все шло хорошо, насколько понятие «хорошо» применимо к его случаю. Родители забирали его из больницы, присматривали за ним дома, а потом снова отправляли на плановое лечение. Между врачами и семейством Притул существовал негласный договор: присматривать за Степаном по очереди. А потом в стране все перевернулось вверх дном. Таких, как Степан, просто перестали держать в стационарах. Родители умерли с интервалом в семь месяцев, и он остался один. Младшая сестра не в счет – она «забыла» о его существовании, вычеркнула больного брата из памяти. Несколько лет подряд он бомжевал, питался неизвестно чем, спал неведомо где. Потом нашлись добрые люди, привезли его сюда, к стареющей тетке. И так уж вышло, что она работала у нас в музее уборщицей. Попросила пристроить племянника, рассказала все как есть. И я взял его сторожем – тогда у него еще не было этих патологических проявлений. Вы слушаете?
