бегать босиком по траве, рвать малину в дальних зарослях, жарить на веточке ломти хлеба и спать на душном чердаке, сладко пахнущем хвоей. Она закрыла глаза, и от мелькающего солнца под веками поползли красно-желтые круги. Кондиционер в вагоне не работал, а может, его и не было. Кто-то раскрыл окно, и волосы затрепало теплыми, крепкими порывами ветерка.
Но Вовка открыла глаза, и счастливое летнее наваждение развеялось. Она едет неизвестно куда, неизвестно зачем и не знает, что будет дальше. Она не поступила – вернее, даже не попыталась, и внутри так совестно, так мерзко, так непонятно – потом-то ей что делать, куда деваться? Она не может просто взять и поехать куда-нибудь в деревню, как Лёля, к примеру, или Илья, хотя вряд ли у него дача – скорее всего, какой-нибудь расфуфыренный коттедж где-нибудь на берегу озера, за толстым непроглядным забором. А Федя? Федя тоже может поехать куда хочет. Вряд ли ему интересна природа, но и он, и Илья, и Лёля – все трое свободны. Джинн не за ними охотится. Не их желания исполняет.
Вовка хотела самостоятельной жизни – вот и получила. Растеряла семью – слишком много от нее хотели. Оттолкнула друзей – она же мечтала найти новых! Не усмотрела за Яшкой – еще бы, она ведь тайно мечтала о другом, о рыжем… Не смогла заработать денег – взяла и украла, ведь это так просто! Не слишком-то хотела петь – и вот, пожалуйста, кому нужна эта «культурка»…
Вовка схватилась за голову и поняла, что плачет теперь уже по-настоящему. Не шмыгает носом и не роняет слезы, а рыдает навзрыд. И в горле стоит комок, и легкие сжало, и рвется внутрь что-то тяжелое, страшное, лишнее…
Она слабая. Она и старое не может удержать, и новое создать неспособна. Все у нее валится из рук. Все рассыпается, все расползается. Она – слабая.
От этой мысли в голове вдруг что-то сверкнуло. Перед глазами полыхнуло, в ушах зашумело, полоснуло по вискам звенящей болью.
Слабая, глупая неудачница, у которой даже желания – постыдные и неправильные.
Вовка сжала голову руками еще крепче. За последние дни подобная головная боль накатывала не раз. Как будто пробовала Вовку на вкус, протискивалась в мозг, заглядывала, что там и как, и тут же отступала. Но на этот раз пульсация оказалась такой нестерпимой, что Вовка едва не застонала. Никогда она еще не испытывала такой боли: острой, яркой, сверкающей. Как будто хлестнула вдруг по нервам, рванула в затылке, а теперь бьется с каждым ударом сердца, отдается в каждой клеточке тела, и кажется, будто еще немного – и из ушей польется кровь.
Когда Вовка открыла глаза, боль растворилась без следа. Как накатила, так и схлынула. Ни тени, ни отголоска, словно почудилось. Вовка смотрела в окно, жмурилась на солнце и дрожала. Неужели все-таки мамина мигрень и ей передалась по наследству? А может, просто паника?
Вовка подтянула колени к груди, обняла себя покрепче, уткнулась подбородком в джинсы и вдохнула поглубже.
Конечно, паника. Она просто испугалась. Разрыдалась. Поддалась. Но теперь все хорошо, все в порядке.
Вовка смахнула слезы со щек, подышала еще, пока голова не закружилась, и откинулась на спинку. Грохнули двери тамбура, пахнуло сигаретным дымом – плотным, особым, железнодорожным – и зазвучал знакомый голос.
– Да вот она. Четвертый вагон, говорила же. А ты заладил: шестой да шестой… Распечатал бы или хоть записал…
Вовка дернулась. По проходу, воинственно покачивая своей длиннющей косой, шагала Лёля: брови сведены, глаза накрашены еще гуще прежнего, и оттого кажется, что в глаза эти можно провалиться.
– Нормально, нашли!
Из-за ее плеча показалось беззаботное Федькино лицо. Он махнул кому-то за спиной, и в вагон заглянул Илья.
– Видали, куда техника зашла! – смеясь, отозвался тот.
Вовка вжалась в сиденье и замотала головой.
Нет-нет, так не бывает. Не могли они ее найти. Еще и билеты купить! Или зайцами пролезли? И все втроем! Да Лёлька с Федей даже знать про Илью не знают, как же так вышло?..
– Ну все, поймали птичку, – объявил Федя. – Теперь никуда не денется.
Лёля смахнула Вовкин рюкзак ей под ноги и плюхнулась напротив.
– Это как понимать, подруга? – спросила она своим любимым суровым тоном. Таким только младшеклашек воспитывать.
Илья протиснулся в проходе и, опершись о спинки кресел, косо улыбнулся.
– Ну, привет.
Вовка только моргала.
– Ты, это, Лёль, давай без членовредительства, – попросил Федя.
– Ага, щаз. Я, может, ради членовредительства в эту вашу авантюру и вписалась, – прошипела Лёля, буравя Вовку взглядом.
– Авантю-ю-юру, – передразнил брат.
Вовка еще сильнее вжалась в сиденье. Но ей нельзя… Нельзя с ними видеться! Джинн же запретил, сказал, что она должна разобраться сама…
Она уставилась на телефон, ожидая новой эсэмэски. Вот сейчас, еще чуть-чуть подождать, и экран загорится. Джинн обзовет ее «милой» или «девочкой» и скажет: «Как хочешь, а от друзьяшек своих отделайся». И это на поезде, с которого разве что спрыгнуть – и то не вестерн, одним синяком не обойдешься.
– …могла бы и рассказать!
Лёля шлепнула ее по плечу.
– Эй, я с кем разговариваю? Ты куда это вместо экзамена с утра пораньше поперлась? Выкладывай давай, а то сил больше нет твои подставные сообщения читать.
Вовка проморгалась. Телефон молчал.
– Какие подставные? – не поняла она.
– Да такие. И мне, и Федьке, и вон этому… – она помахала рукой в сторону прохода.
– Илье, – с вежливой улыбкой подсказал тот.
– Илье, – кивнула Лёля. – А мне Федька сразу сказал – ты чушь какую-то несла. Просила его что-то там найти… А сообщения-то просто шик!
– Так ты же… – промямлила Вовка. – Ты уже поняла, что это не я писала… Ну, про универ, про новых друзей…
– Так это раньше было! Потом еще были сообщения, – гневно затрясла челкой Лёля. – Я думала, ты уже сменила пароль. Что это снова ты. Там ведь все было про нас с тобой: как мы на кухне сидели, как новости увидели…
– Федь… – выдавила Вовка. – Я правда хотела к тебе приехать… Вот правда! С Лёлей же…
– Да в этом все и дело, – оборвала ее Лёля. – Не было ничего!
– Как не было?
– То есть было, но только совсем не у Федьки. Вообще на другом конце города.
– Но мы же видели… – пролепетала Вовка, но ее перебила проводница.
Полная, румяная и очень деловитая, она протиснулась к ним по проходу, высмотрела Илью и помахала ему рукой.
– В пятом вагоне есть. Пойдемте, я вас отведу.
– Пошли. Хватай свои пожитки, – Лёля мрачно кивнула на Вовкин рюкзак. – Сейчас расскажешь нормально от и до.
– Да куда?.. – растерялась Вовка.
Илья уже наклонился, подхватил рюкзак и подмигнул:
– Сейчас увидишь.
Федя шутливо поклонился:
– Позвольте вас препроводить в покои.
Им досталось купе в середине пятого вагона. Лёля захлопнула дверь прямо за Вовкой, и все четверо, неловко топчась, принялись рассаживаться.
– Я у окна хочу, – Лёля отодвинула брата. – А эта сядет напротив.
– Я чур на верхнюю полку. Потом, – вставил Илья.
– А меня наверху укачивает, – поделился Федя.
– Правда, что ли? –
