в любую минуту могла появиться корреспондентка с оператором, а она хотела хорошо выглядеть на экране.
Больше всего Нору беспокоило, что телевизионщики приедут, когда она будет в парикмахерской. Это ужасно, она может упустить свой шанс. И не факт, что корреспондентка предварительно позвонит. Подумав, она пришла к выводу, что нужно связаться с этой девушкой, Исрун, и обо всем договориться. А поскольку номера ее телефона у Норы не было, она позвонила прямо в новостной отдел. Звонить на телевидение ей никогда раньше не приходилось, но ведь и достойных телерепортажа новостей в ее жизни еще не было.
– Новостной отдел. Дежурный смены, – раздался в трубке решительный голос.
– Добрый день, меня зовут Нора. С кем я говорю? – смущенно спросила она.
– Ивар.
Она сразу же поняла, кто он. Часто видела по телевизору. Полноватый, но очень красивый, вылитый мачо.
– Мне нужно связаться с Исрун, – сказала она после небольшой паузы.
– Исрун нет на месте. Я могу вам помочь?
Казалось, он тут же начал терять терпение, хотя разговор был еще в самом начале. Однако Нора отнеслась к этому с пониманием, поскольку профессия репортера, судя по всему, губительно действует на нервы – напряжение и вечная гонка с утра до вечера.
– Не думаю, мне, собственно, нужен номер ее мобильного. Мы собирались встретиться сегодня в Сиглуфьордюре.
– Да ну? – Ивар немного успокоился. – А зачем, я могу спросить?
– Она была у меня утром и планировала приехать еще раз уже с оператором, – пояснила Нора, довольная собой.
– Да ну? – повторил Ивар. – С оператором? Зачем?
– Покойный Элиас Фрейссон жил… то есть снимал у меня жилье. Как я поняла, Исрун работает над репортажем о нем. Собиралась посмотреть на это событие в новом ракурсе, так она выразилась. Жертва как человек.
Нора надеялась, что она все правильно запомнила. Однако это не имело особого значения. Главное, чтобы попасть в телевизор.
– Ну да! – воскликнул Ивар, в его голосе сквозила ирония. – Делает репортаж о жертве как человеке? – Затем добавил, не дав Норе продолжить: – Я оставлю ей сообщение. Что вы хотите передать?
– Скажите Исрун, что сегодня меня не будет дома до четырех часов. Я, собственно, иду в парикмахерскую, уже давно записалась, просто сегодня утром забыла ее предупредить.
– Непременно передам. До свидания.
Он положил трубку раньше, чем Нора успела попрощаться.
Она все еще держалась без сна. Как ей это удавалось – непонятно, но она была убеждена: стоит заснуть – и больше она уже не проснется.
Может, это было бы и неплохо.
Как бы ей хотелось воспарить в небо и полететь домой. Там ее встретила бы семья; старая марионетка, свисающая с потолка в гостиной, ожила бы и поприветствовала бы ее, радуясь, что она вернулась.
Ей было страшно.
Она чувствовала себя одинокой и покинутой.
Когда в душе с новой силой вспыхивал страх, она плакала. Или, вернее сказать, пыталась заплакать. Слез не было.
Болела голова. Она закрывала глаза. Старалась расслабиться и отогнать боль. Затем, в страхе, что заснет, снова открывала, не хотела подвергать себя риску. Причину боли она точно не знала, вероятно из-за нехватки воды. Смрадный воздух в помещении стал невыносимым.
Сначала она сидела в углу, опираясь спиной о стену, старалась устроиться получше, но потом отказалась от этого, слишком удобное положение, уснешь – и не заметишь.
Хотя возможно, все это было бесполезно.
Она знала, что смерть где-то близко. Она прожила хорошую и честную жизнь. И теперь нельзя было позволить страху и гневу взять верх, она должна думать о чем-то позитивном. О своей семье.
Вероятно, нужно просто лечь.
Расслабиться.
Южная Исландия – за год до обнаружения тела
Эта пожилая женщина мне определенно нравилась. Я убедила себя в том, что в Катрин сохранилось что-то от бабушки Исбьёрг, возможно какая-то чудинка, манера говорить, обхождение. На секундочку я даже представила, что сижу с бабушкой, а не с ее подругой, которую совсем не знаю.
– Могу я что-нибудь тебе предложить, дитя мое? К сожалению, я совсем перестала печь.
Посмотрев на свои костлявые пальцы, она пояснила:
– Больше не полагаюсь на себя: руки ослабли и дрожат. Вот что годы делают с человеком.
– Мне ничего не нужно.
– Что за чепуха! У тебя очень усталый вид. Давай принесу тебе стакан молока.
– Буду очень признательна, – согласилась я, не хотела показаться невежливой.
В доме был тяжелый воздух, и все батареи работали на полную мощность, хотя уже наступило лето. На меня снизошел покой. Видимо, насчет усталости старушка была права; я чувствовала некоторую слабость, даже тошноту и боль в суставах. Как при гриппе. Слишком много работала. Проклятое репортерство. Все эти смены, перегрузки, конечно, были полным безумием.
Медленно передвигаясь, Катрин направилась в кухню. Я пожалела, что не вызвалась сходить сама.
– Может, хочешь печенья к молоку? – громко крикнула она из кухни, изо всех сил напрягая старческие голосовые связки.
– Да, спасибо.
Она вернулась в гостиную со стаканом молока в одной руке и начатой пачкой молочного печенья – в другой, затем с трудом села за стол; казалось, она даже немного постарела от напряжения. На ее лице читались явные следы прожитых лет, и похоже, эти годы были нелегкими.
– Вы помните бабушкин дневник? – спросила я так тихо, словно вообще не собиралась задавать вопрос вслух.
– Что ты сказала, дорогая? – переспросила Катрин, наклонившись вперед.
Я получила шанс отыграть все назад, будто ничего не говорила, но не воспользовалась им.
– Вы помните, что бабушка вела дневник? – На этот раз мой голос был громче.
– Дневник… Да, помню. Но она не фиксировала там каждый день. Хотя иногда я видела, как она делала в нем какие-то записи, в основном когда происходило что-то действительно знаменательное. Например, извержение вулкана.
– А вам не доводилось читать ее записи?
– Что ты! Они предназначались только ей самой. Я как-то случайно увидела пару страниц. Так вот, кроме нее, никто, наверно, не смог бы это прочесть: буквы маленькие и почерк неразборчивый.
– У нее был только один дневник – за всю жизнь? Или несколько?
– Только один, в этом я почти уверена. Она начала его вести еще в подростковом возрасте. Но после двадцати, думаю, забросила. И снова к нему вернулась, когда заболела. «Я рассказываю дневнику, как себя чувствую, – говорила она, – и сейчас он мне очень нужен».
Голос у Катрин стал печальным. Она смотрела в пустоту, словно путешествовала во времени в минувшие годы, затем сказала:
– Надеюсь, молоко было вкусным. Не скисло.
– Хорошее молоко, спасибо, – ответила я,
