Ивен и Конрад обнаружат, что я пропал, и устроят розыск. Хагнер, конечно, сообщит об этом всем егерям в парке. Так что скоро кто-нибудь найдет и освободит меня.
Становилось жарко. Небо было безоблачным, и солнце светило прямо в правое окно. Значит, машина развернута на север… Я мысленно застонал. Ведь в Южном полушарии солнце в полдень находится на севере и, значит, будет светить прямо мне в лицо!
Может, до полудня кто-нибудь меня найдет…
Может быть.
Через час-полтора тошнота немного поутихла, но приступы дурноты продолжались значительно дольше. Однако постепенно я вновь обрел способность соображать, и ощущение, что мне слишком хреново, чтобы беспокоиться, миновало.
Первой отчетливой мыслью было то, что Данило запер меня в машине, чтобы я тут умер, и тогда он унаследует половинную долю акций золотой шахты ван Хурена, принадлежащую Нериссе. Нерисса по завещанию оставила свои акции «Роедды» мне. Данило это знает - он читал завещание. Данило унаследует состояние Нериссы. Если я умру раньше Нериссы, пункт завещания, относящийся ко мне, окажется недействительным и эти акции станут частью состояния.
Если я останусь жив, он потеряет не только акции шахты, но и сотни тысяч фунтов. Ведь согласно нынешним законам, налог на наследство выплачивается именно из состояния. Так что каждый пенни налога на акции, оставленные мне Нериссой, уменьшит долю Данило.
«Ах, если бы она рассказала мне, что делает! - запоздало думал я. - Я объяснил бы ей, почему этого делать не следует». Может быть, она просто не сознавала, какова реальная ценность акций «Роедды». Она ведь только недавно получила их в наследство от сестры. А может быть, Нерисса просто не знает механики выплаты налога на наследство. Уж конечно, раз она так обрадовалась вновь обретенному племяннику, она не стала бы лишать его значительной доли наследства в мою пользу.
На это ей мог бы указать любой бухгалтер. Но завещания составляют нотариусы, а не бухгалтеры, а нотариусы не дают финансовых советов.
Данило, с его математическими мозгами, прочел завещание и сразу же углядел эту ложку дегтя, так же как и я. И, должно быть, с того самого момента задумал меня убить. А ведь ему стоило только рассказать мне о содержании завещания… Но откуда он мог это знать? Ведь сам он на моем месте только показал бы мне большую фигу. Наверняка он думал, что и я, и любой другой поступил бы именно так.
«Нерисса… - думал я. - Милая, добрая Нерисса… Она всем хотела только добра, весело раздавала подарки - а в результате я влип в такую вот историю».
Данило. Игрок. Блестящий юноша, знающий, что болезнь Ходжкина всегда смертельна. Маленький интриган, который начал с того, что постарался сбить цену на скаковых лошадей, чтобы платить меньше налога. А когда он обнаружил, что реальные ставки куда выше, ему хватило куражу сразу перейти в высшую лигу.
Я вспомнил, как живо он интересовался шахтой. Его расспросы за ленчем, его теннисные матчи с Салли… Он охотился за всем предприятием, а не за его половиной. Унаследовать одну половину и жениться на второй. Неважно, что ей всего пятнадцать. Через пару лет это будет вполне подходящая партия.
Данило…
Меня внезапно охватила слепая ярость. Я рванулся изо всех сил, пытаясь сломать упрямую баранку. Тщетно. Такая жестокость… Это же невозможно. Как мог Данило… да кто угодно! - как вообще можно запереть человека в машине и оставить умирать от жары, жажды и истощения? Такое только в кино бывает… в одном фильме… «Человек в машине».
«Не выходите из машины! - предупреждал Хагнер. - Это опасно!» Теперь это казалось дьявольской насмешкой. Если бы я мог выйти из этой машины, львы мне показались бы детской забавой.
Крики и вопли были в кино. Я холодно вспомнил ту агонию духа, которую я вообразил и сыграл. Постепенный распад души, процесс, который я разделил на ряд кадров. Процесс, в конце которого от человека должна была остаться одна оболочка. Мой герой зашел слишком далеко, чтобы вновь обрести разум, даже если его тело спасут.
Человек в «Спешиале» был выдуманным персонажем. На все возникающие ситуации он реагировал эмоционально. Вот почему его рыдания выглядели естественными. Но я не такой. Во многих отношениях я совершенно противоположен ему. Я всегда относился ко всем проблемам с чисто практической точки зрения. И намеревался и впредь вести себя так же.
Кто-нибудь когда-нибудь меня непременно найдет. Мне надо только постараться выжить - и сохранить разум - до тех пор, когда это наконец случится.
Солнце поднялось высоко, и в машине сделалось жарко. Но это были мелочи.
Мой мочевой пузырь готов был лопнуть.
Я мог извернуться достаточно, чтобы расстегнуть «молнию» на брюках. Я так и сделал. Но повернуться на сиденье я не мог. И даже если мне удастся открыть дверцу локтем, все равно все окажется в машине. Я оттягивал неизбежное до тех пор, пока удерживаться стало невозможно. Хотя это было совершенно бессмысленно. Но все имеет свои пределы. Когда я наконец выпустил струю, большая часть мочи оказалась на полу, но не вся: я почувствовал, что брюки у меня промокли от паха до колена.
Необходимость сидеть в луже дико меня разозлила. Почему-то то, что меня принудили обмочиться, казалось даже более подлым, чем то, что меня оставили тут умирать. В кино мы эту проблему обошли стороной, поскольку сочли, что она не имеет большого значения для душевного состояния. Мы ошиблись. Еще как имеет!
С другой стороны, это только добавило мне решимости не сдаваться. Я ощутил жажду мести.
Я возненавидел Данило.
Близился полдень. Жара сделалась пыткой. К тому же я устал сидеть неподвижно. «Ничего! - говорил я себе. - В Испании я провел в таком положении целых три недели. Там, кстати, было куда жарче». О том, что в Испании мы устраивали перерыв на ленч, я старался не вспоминать.
А кстати, если верить моим часам, скоро как раз будет время ленча. Ну что ж… Может быть, меня скоро найдут…
Интересно, а как они сюда попадут? Впереди дороги видно не было: деревца, сухая трава и густой подлесок. По сторонам - то же самое. Впрочем, как-то ведь мы сюда доехали… Не с неба же упала эта машина! Вывернув шею и заглянув в зеркальце заднего обзора, я обнаружил, что дорога - если это можно назвать дорогой - у меня за спиной. Это была грунтовка без всяких следов ухода. Ярдах в двадцати от того места, где я находился, она совсем пропадала в траве.
Меньше чем через месяц пойдут дожди. Все зазеленеет, деревья покроются листвой, взойдет новая трава. Дорога превратится в болото. И если машина к тому времени все еще будет стоять здесь, никто ее не найдет.
Если… если я к тому времени все еще буду сидеть здесь.
Я встряхнулся. Нет, от подобных мыслей всего один шаг до душевного состояния того киногероя, а я ведь решил не уподобляться ему.
Да, конечно.
Может, они вышлют вертолет…
Машина была серая, неприметная. Но с воздуха-то любая машина должна быть заметна. Неподалеку от Скукузы есть маленький аэродром. Я его видел на карте. Конечно, Ивен пошлет вертолет…
Но куда? Машина смотрела на север. Она стояла в тупике заброшенной дороги. Я мог находиться где угодно.
Может, если я все-таки покричу, кто-нибудь услышит? Ну да, как же. Я в стороне от всех дорог, а люди едут, закрыв все окна, и ничего не услышат за шумом мотора.
А гудок?… Безнадежно. Это была одна из тех машин, где гудок включается, только когда включено зажигание.
А зажигание?… Ключей не было.
Время ленча наступило и миновало. Эх, пивка бы сейчас!
Позади меня затрещали кусты. Я с надеждой обернулся. Наконец-то! Кто-то идет! Впрочем, что это я? Я же знал, что меня найдут!
Однако я не услышал человеческих голосов, возвещающих свободу. Мой посетитель ничего не сказал, потому что это был жираф.
Желто-коричневый небоскреб с более светлыми пятнами, ритмично шагая, обошел машину и принялся ощипывать редкие листочки на макушке стоящего передо мной деревца. Жираф был так близко, что его тень падала на машину, давая мне благословенную передышку. Огромный и грациозный, он немного постоял, мирно жуя и время от времени опуская свою большую голову с крохотными рожками к машине, глядя на меня большими глазами, обрамленными длиннющими ресницами. Таким ресницам любая красавица позавидовала бы.
Я обнаружил, что разговариваю с ним вслух.
- Не будешь ли ты так любезен сходить в Скукузу и попросить нашего друга Хагнера приехать сюда на джипе, да побыстрее?
Звук собственного голоса испугал меня. Я услышал в нем отзвук своего страха. Я мог сколько угодно говорить себе, что скоро Ивен, Конрад, Хагнер или просто какой-нибудь прохожий найдет и освободит меня, но на самом деле я в это не верил. Сам того не сознавая, я готовился к долгому сидению. Это все из-за того фильма!
И все же я верил, что в конце концов кто-нибудь придет. Какой-нибудь крестьянин проедет мимо на осле, увидит машину и спасет водителя. Это был единственный допустимый финал. За эту идею мне и надо держаться, и я сделаю все, чтобы это приключение закончилось именно так.
