- А как же львы? - удивился я. - Разве в поселке безопасно? Он такой уединенный…
- Не уединенный, - улыбнулся Хагнер. Джип миновал дома, проехал еще ярдов пятьдесят по неосвещенной дороге, и мы очутились на задах лагеря Скукуза. - Но здесь и в самом деле не вполне безопасно. По ночам далеко отходить от дома нельзя. Близко к домам львы обычно не подходят, и сады обнесены изгородями, но однажды ночью лев растерзал молодого банту вот на этом самом отрезке дороги между поселком и лагерем. Я хорошо его знал. Ему говорили, чтобы не ходил один… Это было очень печально.
- И часто… и часто львы нападают на людей? - спросил я, когда Хагнер остановился у наших рондавелей и мы выгрузились вместе со своими камерами и красной коробкой.
- Нет. Иногда. Не часто. На людей, которые работают в парке. На посетителей - никогда. В машинах безопасно.
Он в последний раз многозначительно взглянул на Ивена.
- Не выходите из машины. Это опасно.
Перед тем как отправиться ужинать в ресторан лагеря, я заказал разговор с Англией. Мне сказали, что разговор дадут только через два часа, но в девять я уже говорил с Чарли.
Она сообщила, что все прекрасно, что наши сыновья - малолетние бандиты и что она ездила к Нериссе.
- Вчера целый день с ней провела… Большую часть времени мы просто сидели и молчали, потому что Нерисса чувствовала себя ужасно усталой, но она не хотела, чтобы я уезжала. Я порасспрашивала ее о том, что ты просил, - не сразу, а постепенно.
- И что она сказала?
- Ну… Ты был отчасти прав. Она говорила Данило, что у нее болезнь Ходжкина. Нерисса говорит, она тогда еще сама не знала, что это смертельно, но он вроде бы особого внимания и не обратил: он сказал только, что всегда думал, будто этой болезнью болеют только молодые люди.
Я подумал, что если он знает это, то все остальное тем более должен был знать.
- Видимо, он прожил у нее дней десять, и они успели крепко подружиться. По крайней мере, Нерисса так говорит. И поэтому прежде, чем Данило вернулся в Америку, она сказала, что оставит ему в подарок своих лошадей и еще все, что останется от ее наследства после прочих выплат.
- Повезло мальчику.
- Ага… Ну вот, он приезжал к ней еще раз, несколько недель тому назад, не то в конце июля, не то в начале августа. Во всяком случае, когда ты был в Испании. К тому времени Нерисса знала, что умирает, но Данило она этого говорить не стала. Однако завещание свое показала - он, похоже, им интересовался. Нерисса говорит, он был так мил, когда читал завещание, и выражал надежду, что он этого наследства не получит еще как минимум лет двадцать.
- Маленький лицемер.
- Не знаю, не знаю, - с сомнением сказала Чарли. - Ты, конечно, оказался прав во всем остальном, но тут есть одна закавыка.
- Какая?
- Данило не мог заставить лошадей проигрывать. Это не он.
- Он, больше некому, - сказал я. - А с чего ты решила, что не мог?
- Потому что, когда Нерисса сказала ему, что озабочена проигрышами своих лошадей и хочет выяснить, что с ними не так, именно Данило посоветовал ей послать тебя.
- Не может быть!
- И тем не менее. Нерисса говорила, что так оно и есть. Это предложил сам Данило.
- Мда-а… - протянул я.
- Не мог же он посоветовать ей послать кого-то проводить расследование, если он сам устроил всю эту аферу.
- Да, наверное…
- Ты, похоже, расстроился.
- Но тогда мне нечего сказать Нериссе!
- Не беспокойся. По крайней мере тебе не придется ей говорить, что ее племянник оказался мошенником.
- Да, верно, - согласился я.
- А прочесть ее завещание Данило было совсем нетрудно. Оно все время лежит на том инкрустированном столике в углу гостиной. Она и мне его показала сразу, как я попросила, потому что оно ее очень занимает. Кстати, я знаю, что она собирается оставить на память нам, если тебя это интересует.
- И что? - лениво спросил я, размышляя о Данило.
- Тебе Нерисса оставила свою долю акций в каком-то предприятии, которое называется «Роедда», а мне - бриллиантовую подвеску и какие-то сережки. Она мне их показывала… они действительно красивые, и я ей говорила, что это чересчур ценный подарок, но она заставила меня их примерить, чтобы посмотреть, как они мне пойдут. Она выглядела такой довольной… такой счастливой… Невероятная женщина, правда? Я просто не могу вынести… ах… ах, господи…
- Не надо плакать, дорогая, - сказал я.
В трубке послышались булькающие звуки.
- Я… я просто не могу… удержаться. Ей уже гораздо хуже, чем в тот раз, когда мы у нее были, и она чувствует себя ужасно неудобно. Один из распухших лимфоузлов так давит ей на грудь…
- Как только я вернусь, мы вместе поедем к ней.
- Ага. - Чарли шмыгнула носом. - Господи, как же мне тебя не хватает!
- И мне тебя, - ответил я. - Потерпи, всего неделя осталась. Через неделю я вернусь домой, и мы поедем с ребятами в Корнуолл.
Положив трубку, я вышел на улицу и медленно побрел мимо наших рондавелей по жесткой высохшей траве. Африканская ночь была чрезвычайно тихой. Никакого тебе шума машин из дальнего города - только чуть слышное ровное гудение генератора, снабжающего лагерь электроэнергией, да непрерывный звон цикад.
Нерисса дала ответ на все мои вопросы.
Я понял, что все это значит, но верить в это мне не хотелось.
Шла игра. Не больше и не меньше.
И ставкой в ней была моя жизнь.
Я вернулся к телефону и сделал еще один звонок. Лакей ван Хуренов сказал, что посмотрит, дома ли хозяин, и вскоре к телефону подошел сам Квентин. Я сказал, что мой вопрос, возможно, покажется ему странным и что я все объясню, когда мы снова увидимся, но не может ли он мне сказать, какой долей акций «Роедды» владеет Нерисса.
- Такой же, как и я, - без колебаний ответил он. - Это акции моего брата, доставшиеся Нериссе от Портии.
Я поблагодарил его непослушными губами.
- Увидимся на премьере! - сказал ван Хурен. - Мы ждем ее с нетерпением.
В течение нескольких часов я не мог уснуть. Но где я мог быть в большей безопасности, чем в охраняемом лагере, с Ивеном и Конрадом, храпящими в соседних хижинах?
Но проснулся я уже не в кровати.
Я сидел в машине, которую нанял в Йоханнесбурге.
Вокруг было раннее утро в Национальном парке Крюгера. Деревья, кустарники, сухая трава. И ни одного рондавеля поблизости.
Мой мозг был еще затуманен остатками паров эфира, но один факт сделался очевиден с самого начала.
Одна моя рука была пропущена через баранку руля, и запястья у меня были скованы наручниками.
Это, наверно, какая-то дурацкая шутка. Ивен разозлился и решил подшутить…
Нет, это Клиффорд Венкинс придумал очередной рекламный трюк…
Я готов был поверить во что угодно, лишь бы не в то, что было на самом деле.
Но в глубине души, скованной ледяным страхом, я понимал, что на этот раз никакая девушка по имени Джил не выйдет из-под навеса, чтобы освободить меня.
На этот раз смерть была настоящей. Она смотрела мне в глаза. И уже давила на плечи, уже ползла вверх по рукам…
Данило играл на свою золотую шахту.
Мне было плохо. Меня тошнило. Каким бы наркотиком меня ни накачали, они явно переборщили. Хотя кого это теперь волнует, кроме меня?
Целую вечность я не мог думать ни о чем другом. Тошнота накатывала липкими желтовато-зелеными волнами. Дурное самочувствие начисто отрезало все прочие мысли, заняло все мое внимание. Приступы полубессознательной дурноты сменялись новыми промежутками ужасающей ясности и осознания безнадежности.
Первое, на что я обратил внимание, когда туман рассеялся,- это то, что спать я лег в плавках, а сейчас был полностью одет. Брюки, которые были на мне вчера, рубашка. Наклонившись, я увидел также носки и туфли без шнурков.
Следующим, что я заметил почти сразу, но отказывался осознать, было то, что ремни безопасности пристегнуты. Точно так же, как на съемках, в «Спешиале».
Затянуты они были не слишком туго, но до пряжки я дотянуться не мог.
Я попробовал. Первая из многочисленных попыток. Первое из многочисленных разочарований.
Я попытался вытащить руки из наручников, но они, как и на съемках, были из тех, которыми пользуется британская полиция, и специально устроены с расчетом на то, чтобы вытащить из них руки было невозможно. Мои запястья оказались слишком большими.
Я попытался сломать баранку. Она выглядела достаточно непрочной по сравнению с той, что в «Спешиале», но сломать ее мне не удалось.
Правда, у меня оставалось чуть больше свободы движений. Ремни были затянуты не так туго, как в фильме, и я мог двигать ногами. В остальном все то же самое.
Я в первый - но не в последний - раз подумал о том, скоро ли меня примутся искать.
Ивен и Конрад обнаружат, что я пропал, и устроят розыск. Хагнер, конечно, сообщит об этом всем егерям в парке. Так что скоро кто-нибудь найдет и освободит меня.
Становилось жарко. Небо было безоблачным, и солнце светило прямо в правое окно. Значит, машина развернута на север… Я мысленно застонал. Ведь в Южном полушарии солнце в полдень находится на севере и, значит, будет светить прямо мне в лицо!
