- Дорогуша! - воскликнул Конрад, увидев меня. - Бога ради, сходи добудь льда.
- Льда? - растерянно переспросил я.
- Льда. - Он указал на желтую пластиковую коробку размером примерно фут на два. - Вон туда. Для пленки.
- А как насчет пива?
Он ответил мне скорбным взглядом умирающей антилопы.
- Пиво в красной, дорогуша.
Красная коробка-термос, видимо, была предметом первоочередной важности: она была уже наполнена, застегнута и загружена в машину. Улыбнувшись, я отправился в гостиницу выполнять поручение и вернулся с большим пакетом льда. Конрад запихал пакет в желтую коробку и аккуратно уложил поверх него чистые пленки. Желтая коробка отправилась вслед за красной. Ивен сказал, что такими темпами мы в парк и к ночи не доберемся.
К одиннадцати микроавтобус был забит под завязку, но на земле по-прежнему валялась куча проводов, ящиков, треног и прочего хозяйства, повсюду сопровождающего кинооператоров.
Ивен размахивал руками, точно у него была волшебная палочка, с помощью которой можно в мгновение ока уложить все как следует. Конрад задумчиво теребил усы. Я открыл багажник своего седана, бесцеремонно покидал все хозяйство внутрь и сказал Конраду:
- На месте разберешься.
После этого мы еще разок утолили жажду и наконец к полудню двинулись в путь. В течение нескольких часов мы ехали на северо-восток, спускаясь с высокого плато, на котором расположен Йоханнесбург. После каждого спуска воздух становился заметно теплее, чтобы не сказать жарче. А потому пришлось еще раза четыре остановиться, чтобы освежиться. Вместимостью брюха Конрад не уступал местным банту.
К пяти мы прибыли к воротам Намби, ближайшему въезду в парк. Сам парк Крюгера простирался еще на пару сотен миль к северу и на пятьдесят к востоку. Животных в нем ничто не удерживало, помимо их собственного желания. Ворота состояли из обычного шлагбаума, который охраняли двое негров в форме цвета хаки, и маленького офиса. Ивен предъявил пропуска на две машины и заказ на места в лагере. Охранники с улыбками поставили печати на пропуска, и ворота открылись.
Ярко-алые и пурпурные бугенвиллеи у ворот оказались обманчивыми. Сам парк выглядел иссушенным, выгоревшим и колючим после многомесячной жары. Узкая дорога уходила вперед, в прокаленную солнцем пустыню. Единственным следом присутствия здесь человека была заасфальтированная дорога.
- Зебры! - крикнул мне Ивен, опустив окно и высунувшись наружу.
Я посмотрел туда, куда он указывал, и увидел пыльный табун зебр, терпеливо стоящих под голыми деревьями и медленно помахивающих хвостами. Животные пытались укрыться в прозрачной тени.
У Конрада была карта. Оно и к лучшему. Нам надо было в ближайший лагерь, Преториускоп, но по мере приближения к нему дороги ветвились и пересекались. Грунтовые дороги уходили вдаль, в пустынные просторы, населенные, по-видимому, львами, носорогами, буйволами и крокодилами.
И, разумеется, слонами.
Лагерь оказался площадкой в несколько десятков акров, обнесенной прочной сетчатой изгородью. Против ожиданий, никаких палаток там не было. Лагерь был больше похож на туземную деревню: кучка круглых хижин с кирпичными стенами и соломенными крышами - точно розовые барабаны, накрытые широкополыми шляпами.
- Рондавели, - сообщил Ивен своим обычным безапелляционным тоном, указывая на хижины. Он зашел в приемную, вышел, и мы поехали искать хижины с нужными номерами. Их оказалось три - каждому по хижине. Внутри хижины были две кровати, стол, пара стульев, встроенный буфет, душ и кондиционер. Все современные удобства посреди джунглей.
Ивен постучал ко мне и приказал собираться: мы едем на прогулку. Ворота лагеря запираются в шесть тридцать, так что у нас еще есть сорок минут, чтобы посмотреть на бабуинов.
- Разгружать микроавтобус слишком долго, - сказал Ивен. - Мы поедем на вашей машине.
Я сидел за рулем, а пассажиры не отрываясь смотрели в окна. Мы увидели группку бабуинов на каменистом холме, чесавшихся под вечерним солнышком, стадо импал, объедающих почти голые ветки кустарников, но никаких слонов.
- Давайте-ка поворачивать обратно, пока не заблудились, - сказал я наконец.
Мы и так въехали в ворота всего за несколько секунд до того, как они закрылись.
- А что будет, если опоздаешь? - поинтересовался я.
- Придется ночевать снаружи, - уверенно ответил Ивен. - Раз уж ворота закрылись, до утра их не откроют.
Ивен, как обычно, казалось, извлекал информацию из воздуха. Правда, потом он раскрыл свой секрет, показав нам бук-летик, который ему дали в приемной. В буклете, правда, говорилось также, что не следует опускать окна и кричать «Зебры!», поскольку животные этого не любят. Похоже, звери считают машины безобидными тварями и не обращают на них внимания, но зато не прочь закусить людьми, которые из них высовываются.
Конраду пришлось разгрузить весь микроавтобус, чтобы добраться до красного термоса. Возможно, впредь он пересмотрит свои взгляды на то, что следует загружать сначала. Мы сидели за столиком, стоявшим на площадке у хижин, попивали холодное пивко и смотрели, как вокруг сгущается тьма. Несмотря на присутствие Ивена, вокруг царил покой, способный привести в порядок даже самые расстроенные нервы… и убаюкать даже самого осторожного человека, внушив ему чувство безопасности.
На следующий день, в четверг, мы выехали на рассвете и завтракали уже в следующем лагере, Скукузе, где мы должны были остаться до завтра.
Лагерь Скукуза был больше Преториускопа и более цивилизованный, на что и купились продюсеры Ивена. Кроме того, они наняли егеря, который должен был сопровождать нас в течение всего дня. Это было бы чудесно, если бы егерь не был африканером с весьма скудными познаниями в английском. Большой, неповоротливый, молчаливый и флегматичный, он казался полной противоположностью пламенному Ивену.
Пентлоу забрасывал его вопросами и вынужден был подолгу дожидаться ответов. По всей видимости, Хагнеру попросту приходилось сперва переводить в уме вопрос на африкаанс, потом придумывать ответ, а потом еще переводить его на английский. Ивена эта медлительность бесила с самого начала, но Хагнер держался с Ивеном независимо и подгонять себя не давал, что доставляло Конраду немалое удовольствие. Когда твой важный босс поскальзывается на банановой шкурке, это всегда приятно.
Мы поехали на «Рейнджровере» Хагнера, захватив с собой «Аррифлекс», магнитофон, полдюжины камер поменьше и красную сумку-термос, набитый пленками, банками с пивом, фруктами и сандвичами в полиэтиленовых пакетах. Ивен взял еще блокнот, карты, записные книжки. Он раз шесть заметил, что компании следовало бы снабдить его секретарем. Конрад буркнул, что нам следует радоваться тому, что нас не снабдили Дриксом Годдартом, но, судя по брошенному на меня кислому взгляду Ивена, последний предпочел бы именно Дрикса.
- Olifant! - сказал Хагнер, указывая куда-то в сторону. Ему три раза объясняли, что нам нужны именно слоны.
Он остановил джип.
- Там, в долине.
Мы посмотрели туда, куда он указывал. Деревья. Пятно зелени. Извилистая река.
- Там! - повторил Хагнер.
В конце концов наши непривычные глаза разглядели их: три темных силуэта в кустах, кажущиеся маленькими на этом расстоянии, лениво помахивающие ушами.
- Далеко! - разочарованно сказал Ивен. - Надо подъехать поближе.
- Не здесь, - лаконично ответил Хагнер. - Они за рекой. Река Саби. Саби на банту значит «страх».
Я посмотрел на него с подозрением. Нет, он не издевался над Ивеном - просто сообщал информацию. Медлительная, спокойная на вид река вилась через долину и выглядела не более страшной, чем какая-нибудь Темза.
Хагнер указывал нам на разнообразных антилоп, но Ивену было не до них. Он не обращал внимания ни на голубых соек, ни на грифов-индеек, ни на макак, ни на прочих wildebeest*, ни тем более на скромных импал. Его занимали исключительно хищники: стервятники, гиены, бородавочники, а также перспектива увидеть львов и редко встречающихся гепардов.
* Диких животных (афр.).
И, разумеется, «олифантов». Ивен подхватил это слово из африкаанс и теперь вовсю щеголял им, точно сам его придумал. Встретившийся на дороге помет «олифантов» (Хагнер сказал, что свежий) возбудил Ивена чуть ли не до оргазма. Он настоял на том, чтобы мы остановились, развернулись для лучшей перспективы и чтобы Конрад выставил объектив «Аррифлекса» в окно и израсходовал метров пятьдесят пленки, снимая оную субстанцию с разных точек.
Хагнер терпеливо перемещал джип с места на место, созерцал драгоценную реликвию и явно думал о том, что у Ивена не все дома. Наверное, если бы слон, оставивший здесь свое добро, вернулся, Ивен заставил бы его облегчиться снова, чтобы отснять «эпизод первый, дубль два». И не нашел бы в этом ничего странного.
В конце концов Ивен скрепя сердце расстался с этой кучей и принялся рассуждать о том, как использовать ее так, чтобы проявить весь заключенный в ней символизм. Конрад сказал, что не отказался бы от баночки пивка, но Хагнер указал вперед и сказал:
