— о чем свидетельствовал возмущенный визг покрышек и разочарованно ухнувшая черная пасть обрыва, Алина не выдержала:
— Допустим, вы решили эффектно уйти из жизни, улетев в пропасть. И даже слова предсмертные придумали: «Мама, я умею летать!». Но меня-то зачем с собой решили утащить? Не поспеваю за ходом ваших мыслей — сначала вы не позволяете мне покончить с собой, выхаживаете меня, потом тратите немаленькую, насколько я поняла, сумму, чтобы выкупить меня, и все это потому, что в одиночестве умирать страшно? Окей, но зачем было деньги-то тратить? Так любите своего шефа? Или кто там устроитель аукциона? Это что-то типа завещания, да? Вот вам мою денюжку, не поминайте лихом! А в качестве бонуса — вот вам консервная банка с двумя трупами внутри. На голодный год.
— Что ты несешь?! — рассмеялся мужчина.
Поначалу он явно не прислушивался к болтовне спутницы, оставался таким же напряженно-задумчивым, но теперь расслабился и хохотал от души, словно очищал ее, душу, смехом. И вести машину стал аккуратнее, чего, собственно, Алина и добивалась. Теперь можно и поговорить. Вдруг получится?
— Зачем я вам? Зачем вообще было на меня деньги тратить — вам лично? Я ведь и так в вашей власти была.
— Я не свои тратил. И права распоряжаться тобой, как и остальными, не имел. Моя задача — сберечь…
Запнулся на полуслове, Алина закончила фразу:
— Сберечь товар?
Ответа не было, Франкенштейн снова нахмурился.
Вот кто тебя за язык тянул? Сейчас снова уйдет в дебри своих мыслей, а там явно темно и тоскливо. Давай, исправляй ситуацию.
— Хорошо, тратили вы не свои, а чьи тогда? Кто меня купил?
— Я же тебе говорил перед аукционом.
— А, тот, с отцовскими, типа, чувствами?
— Именно.
— И ты меня сейчас к нему везешь?
— Как ты догадалась?
— Потому что я умная. Хотя это не очевидно, понимаю.
Улыбнулся — в зеркале заднего вида отразилось. Может, сейчас снова попробовать? Попробовать отыскать остатки совести в его душе, должны же они быть — если судить по его поведению. Пусть отпустит. Даже никуда везти не надо, просто пусть даст уйти. Да, деньги заплатил, чужие деньги, но она возместит — когда домой доберется! Отец ведь даст, не может не дать.
— Послушайте…
— Приехали.
Джип притормозил у ворот, Франкенштейн, не глуша двигатель, коротко просигналил.
Ну вот, не успела. Заболталась и даже не заметила, когда они свернули с дороги и въехали в эти заросли. Именно заросли — лес подступал к самому забору. Что там вокруг, сейчас разглядеть было нельзя — темно.
Ворота вздрогнули, словно просыпаясь, и медленно, нехотя, поехали в сторону, открывая путь.
Путь в неизвестное.
* * *
За воротами скрывался просторный участок. Или узкий и вытянутый участок, в темноте не разобрать. Во всяком случае, джип медленно проехал довольно далеко от ворот, прежде чем снова остановился. На этот раз Франкенштейн заглушил двигатель и повернулся к Алине:
— Ну что же, вот ты и дома.
— Издеваетесь, да? Какой же это дом, это новая тюрьма!
— Скоро ты поймешь, как ошибалась. О, а вон и твоя новая семья — отец и сестра.
Мужчина указал на открывшуюся входную дверь дома, откуда вышли невысокий плотный мужчина лет пятидесяти и очень похожая на него девушка — такая же некрасивая. И если в мужском варианте грубую внешность можно было назвать хотя бы брутальной, то в девичьем все было совсем печально. Ситуацию ухудшали очень модные, стильные, но категорически не идущие барышне очки. Девушка прижалась к плечу отца и напряженно смотрела на джип — увидеть тех, кто внутри, было невозможно, стекла дразнили тонировкой.
Франкенштейн вышел из автомобиля, подошел к мужчине, перебросился с ним парой слов и направился обратно к джипу. Открыл дверцу со стороны Алины, протянул ей руку:
— Выходи.
— Я… — изображать сейчас гордую, дерзкую и непокорную пленницу больше не получалось, Алина слишком устала от происходящего. Волнение тоже делало свое дело, ведь именно сейчас решалась ее судьба, по-настоящему решалась. Страшный и грязный этап рабства позади, удалось избежать самого мерзкого. Вроде бы удалось… Но эта пара, отец и дочь, не выглядели страшными, они были обычными. И именно поэтому Алина разволновалась, дыхание перехватило, голос задрожал. — Мне страшно…
— Не волнуйся, — мягко улыбнулся Франкенштейн, — все будет хорошо. Я знаю господина Ифанидиса, это очень приличный человек, уважаемый бизнесмен, прекрасный отец. Да ты сейчас сама поймешь. Иди.
Ну что же, надо идти.
Франкенштейн помог девушке выбраться из джипа, но к ожидающей паре подводить не стал. Снова сел за руль, и, не глядя на Алину, включил зажигание, джип задним ходом двинулся к воротам.
Даже обидно как-то. Ну и ладно, ну и пусть. Алина пару мгновений помедлила, а затем решительно направилась к мужчине с девушкой. И чем ближе подходила Алина, тем приветливее становилось лицо девушки. Да что там приветливее — теперь незнакомка смотрела восхищенно. И восторженно ахнула, едва Алина приблизилась:
— Какая же ты красивая!
Алина уже знала греческий язык вполне сносно, поэтому невольно улыбнулась в ответ на искренность дурнушки. Та буквально просияла и порывисто обняла Алину:
— Я всегда мечтала иметь сестренку, но о такой красивой и думать не смела! Меня Дора зовут, а ты — Ника, я знаю!
— Ты очень хорошая, Дора, я вижу, — бегло говорить на греческом Алина пока не могла, приходилось подбирать слова. — Но разве сестер покупают?
— Да, но… — Дора отстранилась и растеряно оглянулась на отца. — Но папа ведь тебя не купил, он тебя спас от ужасных людей! Дядя Алекс, ну, тот, что тебя привез, он рассказал папе о тебе. О том, что ты хочешь сбежать, так хочешь, что даже убить себя готова была!
— Дора, давай я поясню, — тот, кого Фран… нет, оказывается, Алекс назвал господином Ифанидисом, подошел ближе. — Прежде всего позвольте представиться — Николас Ифанидис, а это моя дочь Дора. Я решил тебе помочь, потому что ты напомнила мне одну русскую женщину, которую я любил когда-то. Она отдыхала с маленькой дочкой здесь, на Кипре. Я очень любил мою
