Бернье прилетит?
— Нет, госпожа Георгиади придет. Я надеюсь.
— Что? В смысле… Вы обо мне? — рабочее настроение, только-только вернувшееся, с изумленным бульком снова утонуло в смущении.
— Ну о ком же еще? — рассмеялся Димитрис. — Ты не меньше меня имеешь право отпраздновать наш успех. Верно, отец?
— Совершенно верно, — одобрительно кивнул Костас.
* * *
Алина напряженно ждала ответа, сердце обезумевшей птицей билось внутри клетки. Грудной клетки, но клеткой для рвавшегося на свободу сердца она стала настоящей. Не выпускала, морщилась порой от слишком болезненных толчков, но терпела. Потому что понимала, потому что разделяла тревогу сердца.
Отец и дочь переглянулись, девушка растеряно, мужчина — задумчиво. Он и заговорил:
— Не думаю, что это сейчас возможно.
— Но почему? — Алина изо всех сил старалась удержать устремившиеся к уголкам глаз слезы. — Или ваши слова о помощи — вранье? И вы всего лишь купили живую игрушку своей дочери?
— Зачем ты так? — губы Доры задрожали, но Алине сейчас были безразличны чувства незнакомой, по сути, барышни, она слишком устала.
— А ты думала, я сейчас расплачусь от умиления — ах, у меня теперь сестричка есть! Но дело в том, что сестричка у меня всю жизнь есть, и новая мне не нужна!
— Папа! — ну вот, разрыдалась, к отцу на грудь упала, тот обнял дочку и с укоризной посмотрел на Алину:
— Ты не права, девочка. Понимаю, ты столкнулась с изнанкой жизни, натерпелась в плену, еще и аукцион этот ужасный, но все же не стоит во всех людях видеть врагов.
— Но вы же отказались…
— Не перебивай меня, пожалуйста, — звякнул металлом в голосе господин Ифанидис. — В конце концов, ты сейчас в моей власти, и не мешало бы вести себя повежливее.
— Ну вот, наконец, и правда, — усмехнулась Алина. — Теперь верю. — Ноги внезапно стали ватными, держать отказались. Девушка опустилась ступеньку крыльца, спрятала лицо в ладонях. — Как же я устала…
Дора отлепилась от груди отца, всхлипнула и собралась было что-то сказать, скорее всего — возразить, но отец мягким жестом остановил ее. Затем продолжил:
— Я ничего тебе доказывать не собираюсь. Но все же предлагаю выслушать меня до конца и постараться понять и принять информацию. Прежде всего хочу напомнить, что я не отказывался обратиться в посольство России, я просто сказал, что сейчас это невозможно. А теперь поясню, почему. Твое появление в посольстве вызовет массу вопросов, ну а если ты расскажешь все, как было, у владельцев криминального бизнеса возникнут серьезные проблемы. А эти люди не любят проблем, они решают вопросы кардинально. Может начаться зачистка свидетелей, и прежде всего в опасности окажемся мы с дочерью. И Алекс, конечно же, как мое доверенное лицо на аукционе. Да там много кто окажется в списке, те девушки, что были с тобой — тоже. Ты, скорее всего, не пострадаешь, на территории посольства до тебя не дотянутся.
Ой, как стыдно! Она ведь действительно не думала о последствиях своего визита в посольство, ей просто хотелось домой.
И все же… забыть холод в глазах господина Ифанидиса, когда он напомнил о власти над ней, не получалось. А вот перед искренней Дорой реально было стыдно. Но и выяснять отношения не хотелось, накатившее безразличие не отпускало. Алина продолжала сидеть в прежней позе, мечтая только обо одном — услышать вместо размеренного голоса этого чужого человека теплый и родной мамин.
Ифанидис, видимо, ожидал хоть какой-то реакции на свои слова, он даже приумолк на пару мгновений, глядя на Алину. Девушка по-прежнему прятала лицо в ладонях, и понять, о чем она думает, не получалось.
Дора вопросительно посмотрела на отца, тот едва заметно пожал плечами и кивнул дочери — займись. Дора поправила сползающие с носа очки, подошла к пленнице и легонько тронула за плечо:
— Пойдем. Уже очень поздно, нам всем надо отдохнуть. Утром поговорим.
Алина безразлично пожала плечами, поднялась и вслед за Дорой вошла в дом. Она была уверена, что ее снова запрут в каком-нибудь подвале, ну или в комнате с решетками на окнах. Но оказалось, что для нее подготовили очень милую, просторную комнату на втором этаже. И никаких решеток на окне не было, самой серьезной преградой были симпатичные шторы. И дверь запиралась изнутри, а не снаружи, а это было неправильно! Неправильно для тюрьмы.
Дора заметила удивление гостьи, грустно улыбнулась:
— Ожидала увидеть камеру с засовом снаружи?
— Если честно — да. Извини.
Спрашивать — за что? — Дора не стала. Мягко улыбнулась, махнула рукой:
— Все нормально, не переживай. Ты голодная?
Алина вдруг поняла — она действительно зверски проголодалась, ведь только завтракала сегодня, а уже почти ночь. Смущенно улыбнулась:
— Очень.
— Тогда пойдем.
Девушки снова спустились на первый этаж, прошли через гостиную на кухню. Отца Доры нигде не было видно, и Алине сразу стало легче — не хотелось сейчас смотреть в глаза этому человеку. А то еще хрюкнула бы ненароком, не выйдя до конца из роли бессовестной свиньи.
Опа… А ведь придется еще побыть в этой роли — бессовестной и неблагодарной свиньи.
И попытаться незаметно стянуть забытый кем-то на кухонном столе смартфон. И спросить, где здесь туалет. И закрыться в нем. И набрать любимый номер. И замереть в предвкушении — сейчас, вот сейчас она услышит родной голос, голос мамулечки.
Но вместо теплого и ласкового голоса в ухо ввинтился монотонный бубнеж робота, сообщающий, что абонент не абонент.
Алина набрала номер отца, здесь соединение было, пошли длинные гудки. А потом — сонный голос отца:
— Алло…
— Папочка, это я, Алина!
— Кто?!
— Алина! Папочка, помоги, я в беде, я…
— Ах ты, дрянь! — отец явно рассвирепел. — Совсем совесть потеряла! Думаешь, если звонишь с закрытого номера, я тебя не найду?
— Папа, ты что…
— Не смей меня так называть, мерзавка! Моя дочь умерла!
Пи-пи-пи… Отключился. Алина растеряно посмотрела на пищащий телефон, но времени на осмысление не было — из-за двери донесся встревоженный голос Доры:
— Алина, у тебя все в порядке?
А откуда-то издалека — голос
