По какой-то причине Денисов был ему явно несимпатичен. Разговор не получился.
— До Астрахани?
— Да. Всегда рады. Дарби!
Дог заворчал, гулко хрястнул хвостом о пол.
— Допустим, это собака, о которой говорил Голей, — сказал Антон в коридоре. — Голея могла заинтересовать породистая собака. Что из того?
В тамбуре два свежеиспеченных лейтенанта разговаривали с электромехаником.
— Опять непорядок? — осведомился Денисов.
— Обрыв. — Электрику, казалось, прибавило спеси, с тех пор как они видели его утром. — А здесь не побриться — напряжения не хватает… — Он поиграл фибровым чемоданом с инструментами.
Лейтенанты молчали.
— Электрохозяйство образцовое, — заметил Денисов.
Электромеханик цыкнул зубом:
— Последняя перевозка…
В купе Сабодаш вернулся к разговору:
— Если бы Голей перед гибелью разговаривал о белых мышах или о саблезубых тиграх, ты, наверное, отправился бы в Африку.
— Может, в библиотеку. — Познакомившись с Судебским и его догом, Денисов как будто успокоился. — Поручиться за успех в нашем деле никто не может. Но за то, что ничего не будет оставлено без внимания, я отвечаю…
Ратц сел у дверей.
— Как бы вы охарактеризовали вчерашнюю обстановку в купе? — спросил Денисов.
Интересуясь происшедшим, Денисов вверг бухгалтера в центр лабиринта, предоставив ему отыскивать выход.
— Можно ее назвать дружеской? Или преобладала отчужденность?
Ратц покрутил головой.
— Отчужденности не было.
— Голей выглядел компанейским?
— Наверное, — бухгалтер немного успокоился, — вино, шампанское. Голей поцеловал женщине руку.
Своим тоном он дал понять, что не принимает экстравагантных замашек погибшего.
— …В Нововиленском, когда провожали счетовода на пенсию. Школьников, председатель райпотребсоюза, поцеловал ей руку. Перед войной дело было. Шум, гвалт! — Казалось, Ратца ничего не интересовало, кроме воспоминаний сорокалетней давности.
— О чем с вами говорил Голей?
— Спросил, бывал ли я в Кировоградской области.
— Вы упоминали Каменец-Подольск?
— Он сказал, что был в Каменец-Подольске… — Старик не искал выход из лабиринта, Денисову предстояло заниматься этим самому.
— Голей выпил больше, чем другие?
— Я бы сказал: меньше. Голей нервничал. Руки!.. Он все время шевелил пальцами.
— Из-за чего произошла ссора?
— Он хотел отметить отъезд, я отказался!
Налицо была другая интерпретация, не та, которой придерживались его спутники. Помолчав, Ратц спросил:
— Деньги нашлись?
— Денег нет. В том-то и дело, что, кроме вас, их никто не видел…
— Восемь тысяч.
— Не ошиблись?
— Слава богу! Я бухгалтер!..
Денисов вернулся к разговору о купе, где совершилось преступление.
Все было важным и значительным там в поздний час, перед «третьей стражей», как называли его древние, делившие ночь на стражи в предвидении «татинных и убивственных дел».
— Из ваших попутчиков никто раньше не знал друг друга?
— Голей и Вохмянин? Мне неизвестно.
— Где вы сидели за ужином?
Ратц оглянулся, еще ближе подвинулся к двери.
— Женщина и Голей сидели там, у окна, напротив друг друга. Я здесь. На другой полке Вохмянин. Согласно билетам… Потом легли спать. Обычно у меня бессонница, а тут будто провалился! И пробуждение! Этого не объяснить… — Ратц серьезно посмотрел на Денисова. — Видели, как падают ящики? Или картонные коробки. Штабеля картонных коробок… Проходит трещина наискосок, и они валятся. Ряд за рядом.
— Давно это с вами? Как вообще себя чувствуете?
— Похудел сильно. Майки, пиджаки — все сваливается!
Был еще вопрос:
— Ваш ножик…
— Тоненький! С красной ручкой!
— Где он?
— Я давал его откупорить бутылки… — Ратц посмотрел на Денисова, потом на Антона. Маленькое лицо сжалось еще больше. — Вы нашли его? Ничего не помню…
Крохотной Тоновкой, заставленной платформами с пиломатериалами, закончилась Юго-Восточная дорога. Следующая станция — Умет — принадлежала Приволжской.
В Умете уже ждали, почту принесли в вагон. Радости от нее было мало. Телеграммы были те же, что и в Кирсанове, Москва продублировала их в два адреса на случай непредвиденных обстоятельств: о том, что Вохмянин пробыл в Москве не двое суток, как показал на опросе, а трое; а старший ихтиолог Плавич, чей адрес был в блокноте пострадавшего, никогда не слыхал о человеке по фамилии Голей.
Одну телеграмму Денисов отложил в сторону:
«Осмотром перегона Вельяминово — Привалово правой стороны ходу Москвы семьдесят третьем километре второго пикетного столба обнаружен нож заточкой клинка односторонней ручка красная пластмассовая направлен биологическую экспертизу =
Газимагомедова».
Это был ответ на только что состоявшийся разговор с Ратцем.
— Все? — спросил Денисов у посыльного.
— Все. — Посыльный вежливо откланялся: — Удачи в раскрытии тяжкого преступления!
Все было в лучших традициях транспортной милиции.
— Спасибо.
Вместе с Антоном Денисов подошел к тринадцатому вагону. Юную великаншу. Пятых, окружили пассажиры.
— Фокус-покус! — Мужчина в майке-сетке, в полосатых брюках, с венчиком редеющих медно-красных волос владел общим вниманием. — Выпью из бутылки, не раскупорив ее!
— Скажите! — Пятых хохотнула. — Не раскупорив…
— Пари!
Сабодаш, простая душа, заинтересовался:
— Это как?
— Показать, товарищ капитан? Подай вино! — крикнул мужчина кому-то в вагон. — Протокол не составите?
Из тамбура передали две бутылки «Марсалы», одна была раскупорена.
— Следите!
Он перевернул запечатанную бутылку — с наружной стороны в дне имелось едва заметное углубление. Мужчина налил несколько капель из второй бутылки, пригубил.
— Пью?
— Ну, дает магаданец! — объявила Пятых.
Вокруг засмеялись.
— Магадан — город без фрайеров… — он оборачивался во все стороны, показывая фокус-покус. — Условие соблюдено? Пью из неоткупоренной!
Двое его друзей — пожилой, со шрамом, и второй, в тельняшке, с металлической пластинкой на руке, — наблюдали за ним из тамбура.
— Игра слов… — Антон махнул рукой.
Колодки тормозов неожиданно скрипнули.
— Тро-га-ем-ся! — пропела Пятых. — Садитесь!
Денисов и Сабодаш прошли в служебку. Здесь было прохладнее, окно завешено мокрым одеялом. Рядом с распределительным щитом висел отрывной календарь. Денисов заглянул в него:
«Двадцать шестое августа
Восх. 5.26 Зах. 19.36
Долгота дня 14.10»
«Какой длинный день!..» Было от чего прийти в восторг.
— Пассажир так и не появился, — сказала проводница.
— Пригласите, пожалуйста, двух человек. Лучше тех, при которых осматривали купе, — Антон освободил угол стола.
— Бегу…
Он поднял штору — свет затопил служебку. Через минуту проводница уже возвращалась с понятыми.
— Разбудили вас?
— Ничего.
Денисов выложил на стол с десяток паспортов и профсоюзных билетов, собранных на время в других вагонах.
— Мы предъявим несколько фотографий. Может, проводница опознает пассажира, который исчез из купе. Правда, фотографии с документами владельцев. Фотоальбома, к сожалению, нет. Начинайте, только внимательно.
Пятых заулыбалась, словно Денисов предложил ей участвовать в забавной игре.
— Не то, не то… — она пальцем отбрасывала документы, почти не всматриваясь.
— Медленнее, — попросил Антон.
— Хоть час смотри, если не они! — Пятых одернула волнистые края юбки. — Этот похож, а подбородок? Здесь губа!
Антон с самого начала знал, что ничего путного не будет.
— Нос картошкой… Постойте! — Она замолчала. — Люди! То ж они!
Денисов отложил другие документы.
— Как вы узнали?
— Брови, расставленные глаза.
— Что брови?
— Углом, домиком!
Перед Пятых лежал профсоюзный билет Голея.
— Вот так номер! — сказал Антон. — Значит, он ехал с вами?
Пока Сабодаш писал протокол, Денисов вглядывался в фотографию: широко расставленные с сильным боковым зрением глаза погибшего, хитроватое лицо, казалось, несли одно обращенное внутрь слово: «Молчи!»
— Вам показали убитого? — спросил Денисов.
— В Ожерелье девочки ходили смотреть.
— А вы?
— Вот еще! Страсть такая! — Она снова одернула юбку. — И кулон с цепкой бросил… — Она имела в виду изделия Бронницкой ювелирной фабрики, оставленные в портфеле. — А не доехал!
«Что за тайна в странном поведении Голея…» — подумал Денисов.
Антон закончил протокол, дал понятым подписать.
— Спасибо, все свободны.
Опознание Голея, казалось, должно было вызвать новые вопросы, потребовать уточнений. Пятых приготовилась отвечать, поправила пилотку. Однако спрашивать было не о чем…
