замок Кламеран: он оказался пуст. Вся прислуга была распущена, и сам Луи, которого величали теперь маркизом, уехал неизвестно куда.
Наконец отправились в путь. Будучи уверенной в Мигонне, графиня решила и ее взять с собой, но предварительно заставила ее поклясться на Евангелии, что все останется в глубокой тайне.
По прибытии в Англию графиня с дочерью и с прислугой поселилась в маленькой деревушке близ Лондона и стала называться госпожой Вильсон.
Она выбрала Англию только потому, что долгое время жила там в молодости, отлично знала условия жизни и говорила по-английски как на своем родном языке; она восстановила там связи с аристократией, часто выезжала на вечера и в театр, а Валентину в свое отсутствие окружала унизительными для девушки предосторожностями.
В этом-то печальном, уединенном домике в одну майскую ночь Валентина и произвела на свет сына.
Его отнесли в церковь, окрестили и дали ему имя Рауль Вильсон.
А тем временем графиня все предвидела и все обдумала.
Недалеко от деревушки после долгих поисков она разыскала некую толстую фермершу, которая за 12 тысяч франков согласилась взять к себе на воспитание ребенка, пообещав относиться к нему так же, как и к своим собственным детям.
И бедного малютку отдали ей тотчас же, всего через несколько часов после его рождения.
Фермерша не знала точного имени графини, считая ее англичанкой. И это было для графини достаточным ручательством в том, что ребенок никогда не узнает тайны своего появления на свет.
В конце июня Валентина уже поправилась настолько, что мать отвезла ее обратно в Вербери. Здесь графиня стала разъезжать повсюду, жалуясь на свою неудачную поездку в Англию, и добилась того, что никто не догадался о тайном смысле ее отсутствия в Вербери. Только один человек, доктор Раже, знал, в чем дело. Но госпожа Вербери, ненавидевшая его всей душой, все-таки отдавала должное справедливости его характера и была убеждена, что он не разболтает.
К нему-то она и отправилась раньше всех.
Она застала его за завтраком и грубо замахала перед его глазами документами, которыми запаслась заранее.
– Вот видите, – сказала она ему, – ребенок жив, отдан на воспитание одной доброй женщине и обошелся мне в порядочную сумму денег.
– Очень приятно, графиня, – отвечал ей доктор, внимательно просмотрев документы, – и если вы не чувствуете угрызений совести, то, со своей стороны, и я ничего не имею против вас.
– Моя совесть чиста, милостивый государь… Я поступила так, как должна была поступить женщина моего круга, и не скрою от вас своего удивления, что вижу в вас защитника разврата.
– Э, мадам, – воскликнул доктор. – Именно вам-то и нужно было бы пожалеть вашу дочь! Ну кто пожалеет ее, несчастную, если вы сами к ней так безжалостны?…
– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросила она высокомерно.
– Да, все… – отвечал доктор.
И она вышла.
Началась прежняя жизнь, но так как часть имений была уже продана, то графине приходилось круто. И всякий раз она обрушивалась за это на дочь.
– Твой разврат погубил нас! – при каждом удобном случае повторяла она.
Однажды Валентина даже не смогла сдержаться и ответила:
– А если бы он обогатил нас, то ты меня за него только благодарила бы!
Но эти вспышки случались у Валентины редко, и все ее существование обратилось в одно сплошное мучение, доходившее до крайних пределов.
Даже мысль о Гастоне, избраннике ее сердца, и та причиняла ей страдания. Что с ним сталось? Почему он до сих пор не дает о себе вестей? Быть может, его уже нет в живых, быть может, он уже позабыл о ней… Он поклялся, что через три года возвратится богачом… Удастся ли ему это когда-нибудь?
Валентина начала отчаиваться. Напрасно она старалась заглянуть в свое печальное будущее: ни малейшей искры не светилось на мрачном горизонте ее жизни.
Но время шло, и прошло уже четыре года со дня того фатального вечера, когда Гастон на лодке Менуля помчался вниз по Роне.
И эти четыре года и для госпожи Вербери протекли неважно.
Видя, что решительно невозможно жить без средств, а продавать уже истощенную благодаря плохому управлению землю было бы безрассудно, она решила ее заложить и жить на капитал и проценты. И сначала она заложила саму землю, а потом дошла очередь и до замка. Но менее чем в четыре года ее долг возрос до 40 тысяч франков, и она уже была не в состоянии уплачивать за него даже проценты.
Призрак продажи с молотка уже стал появляться перед нею во время бессонных ночей, и она уже начала подумывать о том, что ей негде будет приклонить голову, как вдруг случай пришел ей на помощь.
Вот уже целый месяц, как в окрестностях Вербери появился молодой инженер, присланный для гидрографических работ на Роне. Он был красив собой, умен и сразу расположил к себе все местное общество, так что старая графиня стала частенько встречаться с ним на вечерах.
Этот молодой инженер был Андре Фовель.
Заметив Валентину, он стал внимательно ее изучать и мало-помалу увлекся ее сдержанностью, ее большими, добрыми, печальными глазами, которые светились ему среди окружавшего ее старья, как расцветшие розы среди зимнего пейзажа.
Он был сравнительно богат, блестящая карьера открывалась перед ним, он был свободен и обладал инициативой, которая делает из людей миллионеров… И он поклялся, что Валентина будет его женой.
Узнав, что графиня жадна, он предложил ей пенсию – четыре тысячи франков в год.
– Четыре тысячи, – сказала она, – это пустяки. Все теперь так вздорожало… Вот если бы шесть тысяч!
Это показалось молодому инженеру бесцеремонным, но с беззаботной щедростью влюбленного он отвечал:
– Человек, который пожалел бы эти несчастные две тысячи, тем самым доказал бы, что он мало любит Валентину.
Графиня протянула ему свою сухощавую руку, которую он с благоговением поцеловал, и пригласила его на послезавтра к обеду.
И никогда еще в течение столь долгих лет госпожа Вербери не была так весела, и никогда еще прислуга не видала ее в таком отличном расположении духа.
– Шесть тысяч франков пенсии! – говорила она себе. – Этот молодой инженер – положительно хороший человек! Да еще три тысячи с имения – это девять тысяч франков в год дохода! Этот мальчик будет жить с моей дочерью в Париже, я буду бывать у них, останавливаться, и это мне будет обходиться даром…
Господи! Да за эту цену она продала бы не одну дочь, а целых три, если бы только они у нее были!
«А что, если Валентина не согласится?» – приходило
