дочери должны были разлететься в прах. Девушка, так сильно скомпрометированная, уже не могла рассчитывать на богатого жениха. И нужно было еще по крайней мере года два, чтобы все было забыто и чтобы можно было выезжать в свет.
– Несчастная! – закричала графиня на дочь, вся побагровев. – Так-то ты уважаешь традиции нашего дома? Для того тебе дана была полная свобода, чтобы ты снизошла до тех тварей, которые служат позором нашему полу?
Валентина предвидела эту сцену и ожидала ее с страшным биением сердца. Она считала ее справедливым, заслуженным искуплением за свою преступную любовь и стояла молча, опустив голову.
– Ты не отвечаешь? – спросила она.
– Что же я могу отвечать тебе, мама? – сказала Валентина.
– Ты должна доказать мне, что все это ложь, что ты вовсе не пала! Защищайся же, говори!
Валентина молча покачала головой.
– Так значит это правда? – закричала вне себя графиня. – Это правда?
– Прости меня, мама… – прошептала девушка.
– Как! Простить?… И ты смеешь еще меня просить об этом, бесстыдница! Да какая же кровь течет у тебя в жилах? Ты воображаешь, что это можно будет отрицать даже и тогда, когда все станет очевидным? И это моя дочь! У нее есть любовники, и она даже не краснеет! Честь тебе и слава!
– Мама, ты безжалостна…
– А ты ко мне жалостлива? Подумала ли ты хоть раз о том, что твой позор может убить меня? Я поручила тебе честь нашего дома, и что же из этого вышло? Ты бросилась в объятия первому встречному.
Слова «первому встречному» возмутили Валентину. Она не заслужила, не могла заслужить такого обращения с собой. Она попыталась протестовать.
– Я ошиблась, – продолжала графиня. – Ты права, твой любовник не первый встречный. Из всех ты выбрала Гастона Кламерана, наследника самого злейшего из наших врагов. И он тебя надувал. Трус. Он хотел похвастаться перед всеми твоей к нему любовью; жалкий человек, он хотел на мне и тебе выместить геройский поступок наших предков.
– Нет, мама, нет, это неправда… Он меня любил, и если бы сейчас он мог рассчитывать на твое согласие…
– Жениться на тебе?… Никогда! Да, кроме того, ведь он же утонул, этот твой любовник; умер также и старый маркиз, мне уже сказали об этом. Бог справедлив, мы отомщены.
И Валентина вспомнила слова Сен-Жана: «На радость Вербери». Радость ненависти засветилась в глазах у графини.
Видя, что ее дочь по-прежнему стоит без движения, графиня позвонила. Стоявшие в передней горничные дрожали от страха и, заслышав звонок, бросились бежать к ней со всех ног.
– Отведите барышню в ее комнату, – скомандовала графиня, – заприте ее там на замок и ключ принесите мне!
Графиня решила подержать Валентину подольше взаперти и не позволять ей выходить из дома.
Но скоро горничные доложили ей, что Валентина больна. Графиня ответила им, что все это одно только ломанье и кривлянье, но так как Мигонна настаивала, то графиня решила наконец подняться к дочери. Оказалось, что Валентина была действительно больна.
Не дрогнув ни одним мускулом, графиня послала в Тараскон за доктором, тем самым, который ночью был приглашен к маркизу Кламерану.
Осмотрев больную, доктор нахмурил брови.
– Эта барышня больна очень серьезно! – сказал он наконец. – Мне нужно поговорить с нею наедине.
Графиня удалилась.
Через полчаса доктор снова вышел к графине, видимо взволнованный серьезностью болезни.
– Ну? – спросила его графиня.
– Вы мать, графиня, – отвечал он печально, – и ваше сердце должно уметь прощать… Бодритесь! Валентина беременна…
– Несчастная!.. Я так и знала…
И взгляд графини принял такое ужасное выражение, что это поразило даже доктора. Он положил свою руку на руку старухи и, посмотрев на нее так, что она задрожала, сказал, отчеканивая каждое слово:
– Ребенок должен быть доношен.
Проницательность доктора не обманула его, потому что внезапная мысль овладела вдруг госпожой Вербери – она решила уничтожить ребенка, который мог быть живым свидетелем падения Валентины.
– Я вас не понимаю, доктор… – проговорила она.
– Но я-то, я понимаю вас, графиня, – отвечал ей доктор. – И я должен вам сказать, что преступление отнюдь еще не искупает ошибки.
– Доктор!..
– Я говорю вам то, что думаю, мадам. И если я ошибаюсь, то тем лучше для вас. Мой долг – спасти вашу дочь и ее дитя, и я спасу их. Мой долг также потребовать от вас отчета относительно ребенка. Вы можете поступать, как хотите, но вы предоставите мне доказательства того, что ребенок жив, или что по крайней мере против его появления на свет вы не принимали никаких мер.
И с этой угрозою он ушел.
– Негодяй! – закричала она ему вслед. – Грубиян! Смеет еще он делать нравоучение женщине моего круга! Ах, если бы только я в нем не нуждалась!..
Но она в нем нуждалась и понимала отлично, что во всем должна дать ему отчет.
Бедная Валентина! С нею обращались так сурово, что ей казалось, будто бы в ней начинает уже иссякать источник жизни. Но еще тяжелее для нее были мысли о Гастоне. Как это узнать? Хотя дня через два доктор уже и позволил ей встать с постели, но о том, чтобы ей добраться до хижины Менуля, нечего было и думать.
К счастью, старик и сам понимал, что такое настоящая преданность. Узнав, что Валентина больна, он стал обдумывать средство, как бы ему повидаться с ней и сообщить ей о беглеце. Под разными предлогами он проник в Вербери и наконец повидался с Валентиной.
Они были не одни, но старик сразу, одним взглядом, дал ей понять, что Гастону уже нечего больше бояться.
Это сообщение было для Валентины лучше всех лекарств на свете, и немного спустя доктор объявил, что больная поправилась уже настолько, что может отправляться в дальнее путешествие без опасений.
Этой минуты графиня дожидалась с большим нетерпением. Еще раньше, чтобы не задерживаться понапрасну, она продала половину своих земель и с 25 тысячами франков, которые выручила от этой продажи, считала себя обеспеченной вполне. Кроме того, она целые две недели перед этим повсюду трезвонила, что, как только поправится ее дочь, они поедут в Англию, где их уже давно ожидает один из их родственников, очень старый, но очень богатый господин.
Этого путешествия Валентина ожидала с трепетом и сильно задрожала, когда графиня обратилась к ней со словами:
– Послезавтра мы уезжаем.
Послезавтра!.. А Валентина еще до сих пор не могла дать знать Луи Кламерану, что брат его жив.
И она решилась на крайнее средство: она во всем открылась перед Мигонной и передала ей письмо к Луи.
Верная женщина бесполезно проходила в
