меня не наорал, но мне оставалось лишь внимательно слушать, стараясь ничего не упустить.
– Вот все, что я помню, – заключила она спустя примерно десять минут.
Она рассказала в точности то, что было в нашем файле. В тот день ее дочери пошли к ручью вместе с Эмбер. Миссис Ларсен сама много раз посещала этот конец тупика, когда гуляла с собакой. Тогда были другие времена. Это было безопасно. Она не помнила, что делала, когда ей позвонили по поводу Ру, но сразу же помчалась к ней в больницу. Ру ничего не помнила и сейчас тоже не помнит.
– До всех этих событий моя девочка была веселой, яркой, как пасхальное яйцо, – рассказала она. – Но в тот день я потеряла обеих детей, понимаете? И Лили, и Ру. От нее осталась лишь оболочка. Но мы делаем все возможное. Мы делаем все возможное, чтобы справиться. Чтобы снова быть счастливыми. – Она оживленно закивала, словно пыталась себя в этом убедить.
Мне был знаком этот импульс. Отчаянное желание верить, что ничего страшного не случилось. Что даже перед лицом ужаса все осталось таким же, как и прежде. В тот недолгий период, когда нам, детям с фермы, позволяли посещать государственную школу, наш учитель истории, одержимый убийством Кеннеди, показывал нам фильм Запрудера без триста тринадцатого кадра. Он несколько раз прокручивал этот момент, будто мы сразу не поняли, что к чему: вот Кеннеди хватается за горло, вот дергается, когда взрывается его череп, а вот Джеки в ярко-розовом костюме выпрыгивает из кабриолета и бросается к телу мужа, чтобы поднять его и вновь усадить в машину, чтобы все опять было как будто в порядке.
Вот что я запомнила – реакцию Джеки Кеннеди. Даже в детстве я ее понимала. Я знала, что значит бороться за то, чтобы изо дня в день все казалось нормальным.
– Вы не замечали в округе странных незнакомцев? – спросил Комсток. – Кого-нибудь, чье поведение вызвало бы у вас беспокойство?
Ее глаза прояснились, подбородок чуть приподнялся, будто она изучала лицо Комстока под другим углом. Какое-то время она молчала.
– Нет, не помню.
– Может быть, это был кто-то из работников, кого вы недавно наняли стричь газон или мыть окна?
Ее рот скривился.
– Разве что злые ученики, обклеившие мой дом туалетной бумагой. Тогда я работала в администрации средней школы и предупреждала об их возможных хулиганствах, вот они меня и не любили. Работников мы не могли себе позволить. Мы сами косили газон и мыли окна.
Комсток что-то записал в блокнот.
– Как часто вы виделись с мужем с того дня, как пропали девочки?
– Боже мой, ни разу! – Она наклонилась к Комстоку, как будто хотела поделиться секретом. Под нами, в аптеке, кто-то повысил голос. Я напрягла слух, но разговор тут же сменился приглушенным смехом.
– Тогда я еще знала его номер телефона. Где-то через год после того, как Лили пропала, я позвонила ему и сказала, что хочу устроить похороны нашей девочки. Он сказал – нет, ни в коем случае, потому что наша Лили жива. Я, конечно, очень хотела верить, что он прав. – Ее голова безвольно поникла. – Иногда мне было легче думать, что она жива. Иногда – что ее забрал Господь и она больше не мучается.
Я бы все испортила и принялась утешать Риту, а Комстока отправила бы в точку невозврата, если бы не Гарри. Он положил руку на стол рядом с ее рукой:
– Конечно. Любая мать на вашем месте чувствовала бы то же самое. Это и есть любовь: вы предпочли бы, чтобы больно было вам, а не вашей дочери.
Она схватила его руку и крепко сжала.
– Я сказала Рольфу, что даже хомяков хоронят, когда они умирают. Пыталась объяснить, что это нужно сделать ради Ру. У нее ведь все украли, понимаете? Ее детство. Ее безопасность. И пока она верила, что ее сестра, возможно, еще здесь, она собиралась жить только прошлым. Похороны дали бы ей возможность осознать, что пора начать собственную жизнь. Но Рольф не согласился.
– Вы знаете, где он теперь? – спросил Гарри. Она покачала головой.
– Не знаю. Он всегда хорошо умел прятаться. Мне кажется, полиция его даже не допрашивала. Но это не он забрал нашу Лили и Эмбер. Я просто чувствую это сердцем.
Трудно сказать, кто хуже разбирается в людях: сердце или половые органы. Но примечательно, что миссис Ларсен по-доброму отзывалась о человеке, который ее бросил.
– Это все, что нам требовалось, миссис Ларсен, – заключил Комсток. – Спасибо, что уделили нам время.
Мы с Гарри переглянулись. Было еще так много вопросов. У миссис Ларсен была какая-то новая информация? Часто ли она виделась с Ру? Общалась ли с миссис Кайнд? Всем им суждено было остаться без ответа, потому что мы поднялись, чтобы следовать за Комстоком. Я отодвинула стул, не свалив его, и Гарри поднял брови. Я смерила его взглядом, в котором читалось: меня, знаешь ли, не волки воспитывали, – и кивнула миссис Ларсен, проходя мимо нее. В течение всего визита я не произнесла ни слова – факт, который Комсток не мог оставить без внимания.
Мы дошли до тротуара, горячий воздух валил нас с ног, когда я полезла в задний карман брюк, и моя челюсть отвисла, как я надеялась, правдоподобно. Комсток повернулся к нам, явно намеренный отчитать.
– Что такое? – спросил он.
– Кажется, у меня телефон выпал. Я быстро.
Я развернулась и быстро поднялась по лестнице, перепрыгивая две ступени за раз. Постучала, и звук эхом разнесся по лестнице.
– Миссис Ларсен? Это агент Рид. Мне кажется, я забыла телефон у вас на кухне.
Она открыла, чуть растерянно посмотрела на меня. Я тут же вошла и захлопнула за собой дверь.
– Наверное, он на стуле, где я сидела. – Я подошла ближе. – Можно вопрос? Когда вы жили на улице Вязов, об этом лесу ходили какие-нибудь слухи?
Она задумалась, и вдруг ее лицо как будто прояснилось.
– Вы имеете в виду призраков? Никогда не верила в эти истории.
Я кивнула – я готова была на все, лишь бы оттянуть время:
– Да, призраков.
Она резко напряглась, а потом откинулась назад и усмехнулась.
– Если я ничего не путаю, это была история о старике, который бродит по лесу и ищет своего ребенка, погибшего от холеры. Его прозвали человеком-резинкой, потому что все его кости болтались в суставах. Он ковылял к маленьким детям, растягиваясь и снова стягиваясь на каждом шагу. Как марионетка, которую толкают большим пальцем. Вы об этой выдумке? Или о той,
