за просто так. И на этом свете есть миллионы людей, которые схватились бы за эту возможность без каких либо размышлений
– Это давление на свидетеля, – произносит Кортюсон и устало опускается на стул, который будто специально поставили тут для таких вот случаев – чтобы честным сотрудникам магазина было где присесть и подумать, перед тем, как окончательно решиться и перейти на сторону зла.
– Нам нужен ваш ответ, господин Кортюсон, – наседаю я. – Сейчас же!
Я вновь показываю ему экран мобильного, напоминая, о каких немыслимых суммах идет речь.
– Да или нет?
Кортюсон опускает голову, весь как-то съеживается, бросает последний безнадежный взгляд на телефон, зажатый у меня в руке, и тихо произносит:
– Да!
– Не слышу.
– Да! – говорит он громче.
– Что вы сказали?
– Да, черт возьми! – орет он. – Я сказал: «Д-а-а-а-а!»
Вот так – своей обычной манипуляцией с процентами – мы и решили проблему со сбытом. Он еще жаловался на жизнь, когда мы уходили, и причитал, что они должны учитывать весь проданный товар. Мы посоветовали ему успокоиться: «Вовсе не обязательно пробивать наши сумки через кассу, так? Кому из покупателей вообще нужны чеки?». Он говорил, что для продажи мало наличия одних только сумок, и что нужны еще специальные упаковки и оберточная бумага, которую скрепляют наклейками. Мы отвечали, что раз это лимитированная серия, значит можно обойтись и обычной бумагой, без всяких выкрутасов. Он говорил еще что-то, много всего, но я уже не слушал его, а только кивал и снисходительно улыбался в ответ: «Вам нужно выпить шампанского, господин Кортюсон. Вы слишком напряжены».
По выходе из магазина оказалось, что напряжен не один только господин Кортюсон. Алеша Шнеерзон набросился на меня с обвинениями: «Кто дал тебе право предлагать такие убийственные проценты? Ты будто специально хочешь загнать меня в гроб!».
«Послушай, – сказал я, развернув его к себе и схватив за плечи. – Ты сам притащил меня сюда. Ты кричал о том, что хочешь зайти в мир моды с парадного входа. И я принес тебе эту сделку на блюдечке. Да, мы дали ему хорошие отступные. Но на что ты рассчитывал? Прикормить его горстью конфет? Будем реалистами, Алеша, и будем мыслить позитивно. Мы будем продаваться в настоящем «Луи Вьюиттон», мы сами настолько настоящие, что на нас впору ставить фирменное клеймо».
Успокоило ли это моего компаньона? Понятия не имею. Да, и плевать я на это хотел.
Москва, Манеж, открытие недели моды
– Я не понимаю только одного. Зачем все они тащат на показы своих маленьких детей?
Федор Глухов сидит на парапете под огромным плакатом, где черные на белом фоне буквы гласят «Moscow Fashion Weeк Opening».
Открывается Московская неделя моды. Она стартует показом молодого, но перспективного модельера, который специализируется на панк-эстетике, а позже обещали показать новую коллекцию столетнего мэтра, делавшего одежду еще при Брежневе. Ожидают Диану фон Фюрстенберг, Наоми и Наталью Водянову. Последняя, по слухам, должна прибыть с новым кавалером, оставив законного мужа в Лондоне – утешаться алкоголем и ласками британских проституток.
Только что перед Федором прошла Алена Долецкая, несгибаемый редактор русского «Вог». На ней – расшитое серебристыми пайетками платье до колен. Александр Вэнг? Или Мэтью Вильямсон? Федор тщетно силится распознать дизайнера наряда.
Долецкая держит под ручку подтянутого мужчину, а в другой руке у нее конечно же «Блэкберри» и программка сегодняшних показов. Пальто, деловые бумаги, разные мелочи – все это осталось в лимузине, который осторожной белой акулой пытается проехать сквозь людскую толпу.
У входа образуется пробка, потому что желающих проникнуть внутрь слишком много, а проход сделали слишком узким. Кроме того, запускают по степени важности – и если ты не редактор журнала с мировым именем, не приглашенная заграничная звезда, не олигарх, не его жена или не представитель президента, то ты вынужден ждать своей очереди и наблюдать, как сильные мира сего получают свои обычные преференции.
Тем не менее, атмосфера царит самая воодушевленная. Повсюду мелькают улыбчивые лица, шуршат платья, стоящие почти как космические корабли, и полушепотом передаются последние сплетни.
Толпа у входа увеличивается. И хотя на улице стоит начало ноября, и в целом довольно прохладно, пришедшие – даже те, кто добирался общественным транспортом, а не на лимузинах – щеголяют голыми лодыжками, открытыми плечами, а иногда и практически полным отсутствием одежды, которое, по мановению невидимой дизайнерской палочки, заменили прозрачными, будто бы из газа, кусочками ткани. Все делают вид, что погода лучше некуда, позируют фотографам и машут знакомым.
Федор Глухов – чужой на этом празднике жизни. У него нет заветного приглашения на показ, потому что он всего лишь интернет-блогер, а русская мода, молодая и беспощадная, еще не знает о таком виде деятельности и предпочитает видеть у себя в гостях только людей с четко определенным звездным статусом. Все, что остается Федору Глухову, это обретаться рядом и ловить брызги шампанского, как он сам это называет: снимать толпу, лица, случайно слетевшие бретельки – словом, все что приплывет в руки – и не иметь ни единого шанса проникнуть внутрь.
Федор Глухов взирает на происходящее с нескрываемой завистью, а его недовольство тем, что многие пришли на показ с детьми – лишь удобная форма, чтобы завуалировать собственную неспособность войти в круг избранных.
– Посмотри на эти маленькие создания, – говорит он незнакомой красноволосой девушке с фотоаппаратом, случайно оказавшейся рядом. – Что хорошего может случиться с ребенком, если уже в четыре года мама с папой наряжают его как куклу и тащат в общество дядь и теть, больше похожих на вампиров чем на людей? Если уже с пеленок он вращается в кругах, где человека оценивают по стоимости его туфель и платья? Да, конечно, сейчас взрослые вьются вокруг него, умиляются и кудахчут: «Какое прелестное дитя!» Но я уже вижу, как от всего этого блеска и трескотни у некоторых малышей растут клыки и появляется кровожадный блеск в глазах.
Детей вокруг действительно много. Они вышагивают рядом со своими родителями, одетые по последнему писку моды. Внимание Федора привлекает семейная пара – мужчина и женщина, держащие за руки белобрысую девочку лет пяти. Он смутно вспоминает, что глава этого семейства, кажется, снимался в каком-то сериале. Все трое облачены в тот экстравагантный готический стиль, за которым идут в бутики Александра Маккуина, Рика Оуэнса и русской марки «Арсеникум». На девочке – черное платье, черные плотные колготы, черные туфли и два черных, причудливо завязанных на голове банта. Она ничуть не смущается фотографов и улыбается им как заправская кинозвезда.
– Рассказать тебе, как все это
