— Я вас слушаю, — раздался приятный женский голос.
— Здравствуйте, меня зовут Ольга Бойкова, — приступила я к ритуалу приветствия, — я журналист, работаю в еженедельнике «Свидетель». Мне нужно поговорить с Еленой Новгородцевой.
— Сделайте, пожалуйста, шаг назад, я вас плохо вижу, — сказали по домофону.
Вот даже как! У них здесь видеофон! Я шагнула назад и, машинально поправляя прическу, увидела маленький черный глазок видеокамеры.
— А теперь покажите свое удостоверение, — продолжались требования.
Покопавшись в сумочке, я достала удостоверение и протянула его в сторону камеры.
— Так видно?
— Пожалуйста, проходите, четвертый этаж.
Что-то щелкнуло в замке металлической двери, и она приоткрылась. Чудеса! Я потянула за черную шарообразную ручку и вошла в подъезд.
Лифт оказался каким-то импортным. Весь отделан зеркалами и освещен ярким светом. По крайней мере, можно привести себя в порядок. Лифт мягко остановился, двойная зеркальная дверь сдвинулась вправо, и я вышла на площадку четвертого этажа.
Широкий коридор, скорее похожий на холл, живо напомнил мне интерьер гостиницы, причем гостиницы шикарной. Тут были даже пальмы, почему-то считающиеся непременным атрибутом сытости и достатка. Ковровые дорожки устилали пол. Там, где широкий коридор входил в квадратное пространство мини-холла, лежал пестрый ковер, на котором, словно приглашая к неспешной беседе или отдыху в одиночестве, покоились (вот именно что покоились! — такими комфортно-сибаритскими они выглядели) широкий уютный диван и несколько глубоких кресел.
— Да здесь можно жить прямо в коридоре! — усмехнулась я. — И квартира ни к чему!
Я позвонила в квартиру номер восемнадцать. Дверь тут же открылась. На пороге стояла худенькая девушка с фигурой подростка — узкобедрая, стройная, плоскогрудая. Ее короткие черные волосы были зачесаны назад и за уши, как это нынче модно. Волнистые пряди блестели благодаря наложенному гелю. Лицо девушки, тонкое, с едва заметной асимметрией, не выражало ни восторга, ни удивления. Правда, большие темные глаза, влажные и широко распахнутые, смотрели на меня весьма пытливо, но их взгляд не был недоуменным или недовольным. Просто ей было интересно, с чем я пожаловала. Девушка была одета не по-домашнему: в облегающие велюровые брюки и приталенную блузку темно-синего цвета с желтовато-оранжевыми разводами.
— Здравствуйте, — еще раз поздоровалась я, — Бойкова Ольга, — пришлось для вежливости представиться еще раз. А вы — Елена Новгородцева?
— Здравствуйте, — настороженно ответила она, — да, я — Елена. Проходите.
Я повиновалась. Квартира оказалась двухуровневой. На первом этаже располагались гостиная и кухня, на втором — все остальное. Интерьер гостиной оформлен весьма авангардно: максимум мягкой мебели, абстрактные картины, видео— и аудиоаппаратура, стеллажи с книгами и журналами, причудливой формы столик, тонконогие стулья с алюминиевыми ножками исключительно строгих и прямых геометрических контуров.
На стенах, кроме картин, висело множество плакатов с изображением кино— и поп-звезд, а также изрядное количество больших фото в рамках, на которых были представлены сцены из спектаклей. Искаженные благородными страстями лица актеров, героические позы, смелые эффектные жесты, горящие глаза, патетически запрокинутые головы…
— Театром увлекаетесь? — улыбнулась я, присаживаясь на диван, казавшийся мне прочнее и устойчивее остальных.
— Работаю в театре, — холодно произнесла она. — Интересно, — промямлила я, соображая, как построить разговор.
— Вы, собственно, по какому вопросу? — сухо осведомилась Елена.
— Я по поводу смерти Аркадия Сергеевича Белкина, — невозмутимо сказала я.
— А я тут при чем? — недоуменно улыбнулась хозяйка.
— Ну как же, вы ведь были как бы его невестой…
Я внимательно посмотрела на Елену. Она не выглядела ни растерянной, ни сильно переживающей. Держится гордо, с отстраненным достоинством, я бы сказала. Ах, да, она говорила, что работает в театре… Актриса, наверное. Актерская жилка… Сыграть самообладание, значит, — ей пара пустяков. Такая вся благородная и безупречная.
— Кто вам это сказал? И вообще на основании чего вы думаете, что вам позволено вторгаться в личную жизнь людей? — свела она на переносице свои красивые брови.
— Я провожу независимое журналистское расследование, — гордо ответила я, — и потом, я была на месте преступления в ту самую минуту, когда все это случилось, убийство то есть… Все ведь произошло в квартире моей соседки…
— Знаю, — сделала нетерпеливый жест Новгородцева.
— Откуда, если не секрет?
— Вы что, меня подозреваете в чем-то? — высокомерно спросила Новгородцева, передернув плечами.
— Да нет, избави бог. Я лишь хочу с вами поговорить. Если вы не хотели меня видеть, будучи наслышанной обо мне, тогда зачем вы меня впустили? — задала я резонный вопрос.
— Вы ведь все равно бы не отстали, — ехидно усмехнулась она. — Знаю я вас, папарацци. И потом, мне хотелось на вас посмотреть.
— Это еще зачем? — удивилась я.
— Чтобы иметь представление, с кем Аркадий Сергеевич привык проводить свободное время, которого у него на меня отчаянно не хватало, — с горькой иронией сказала она и тут же сделала беззаботно-равнодушный вид.
— Значит, вы действительно были его невестой…
— Невеста без места, — усмехнулась она.
— То есть? — не поняла я.
— Он никогда бы не женился на мне, — с затаенной обидой проговорила она, но сразу же взяла себя в руки и попыталась улыбнуться. Вот только улыбка эта вышла ненатуральной, вымученной.
— Не понимаю, — озадаченно посмотрела я на свою собеседницу.
— Все очень просто, — произнесла она, чеканя каждый слог, так что стал виден нижний ряд ее зубов, — он никогда бы не развелся с этой самодовольной теткой.
Она выразительно посмотрела на меня.
— Духу бы не хватило, — продолжила она после секундной паузы, — есть такой сорт мужчин. В любви клянутся, развестись обещают, но проходит год, потом второй — а воз и ныне там! — презрительно улыбнулась Новгородцева.
— Чем же это объяснить? — заинтересовалась я. — Насколько мне известно, Людмила Николаевна очень переживала, — я не могла не кинуть на эту хрупкую квазиразлучницу укоризненного взгляда.
Сами, наверное, понимаете, что есть понятие «женская солидарность». Сострадание и сочувствие к тем, кого или уже бросили, или намереваются бросить. Согласно этому взгляду, насквозь женскому, если не сказать, бабскому, та, ради кого бросают старую жену или подругу, украшается всеми мыслимыми и немыслимыми пороками и недостатками. И жестокая, и спесивая, и наглая, и бессердечная, и бесчувственная, и похотливая, и просто глупая. Вот так, глупая, стерва — и все!
Но когда видишь перед собой существо, похожее на Елену Новгородцеву, зная ту, которую муж намеревался покинуть, то бишь Людмилу Николаевну, невольно начинаешь сомневаться в устоях пошловатой и хамоватой «женской солидарности».
Я была далека от того, чтобы идеализировать Новгородцеву, но справедливости ради не мешало заметить, что она выгодно отличалась от жены Белкина: ей была чужда истерия и высокомерие взбалмошной натуры Людмилы Николаевны. Она умела вести себя, если и сохраняла холодную настороженность и чопорную замкнутость, то это легко можно объяснить нестандартной ситуацией, в которой Елена оказалась по моей, между прочим, воле.
— Я не сомневаюсь в том, что Людмила Николаевна переживала, но мне от этого не легче, — удрученно произнесла она.
— А ей каково было? И теперь, когда Аркадия Сергеевича не стало…
— Вы пришли выжать из меня пару слезинок? — вновь приободрилась Елена. — Ну что вы! Просто я хочу разобраться. Я вовсе не призываю вас к сочувствию по отношению к Людмиле Николаевне… — запнулась я.
— И на том спасибо, — видя мое смущение, усмехнулась Новгородцева.
— Можно я вам задам личный вопрос? — все-таки решила я идти до конца.
— Валяйте, — милосердно разрешила Елена.
— Вы любили Аркадия Сергеевича?
— А какое это имеет отношение к тому, что с ним случилось? — недоуменно приподняла брови Новгородцева.
— Хочу определить мотивы вашего поступка, которому не довелось реализоваться, — искренне ответила я.
— Вы имеет в виду замужество?
— Да.
— Но все равно я не понимаю, что это может вам дать в плане расследования… — пытливо посмотрела на меня Новгородцева. — Или вы полагаете, что женщина способна убить мужчину, которого она любит?
А она далеко не глупа! Еще один удар по пресловутой женской солидарности.
— Как раз наоборот, — многозначительно улыбнулась я, — но в вашем случае…
