Они вышли в пустой заснеженный двор. Стояла звездная январская ночь.
– Я вижу, у вашей Катюши серьезные проблемы. – Регина старалась говорить как можно мягче и сочувственней.
– Ну, есть некоторые сложности со здоровьем…
– Не надо меня стесняться, Митюша. Я врач, причем именно такой врач, какой нужен вашей жене. Ведь Катя употребляет наркотики.
– Неужели это уже заметно с первого взгляда? – испуганно спросил он.
– Мне – да. Но я специалист. У меня глаз наметанный.
– Это продолжается полтора года. Я пытаюсь бороться, но все без толку. Честно говоря, иногда мне кажется, что это безнадежно.
– Вы ошибаетесь, Митюша. На мой взгляд, пока процесс вполне обратим. Если, конечно, не терять времени.
– Она уже лежала в больнице, и к частным наркологам мы обращались. Это очень дорого, а эффекта никакого.
– Знаете что, – Регина тронула его руку, – я попробую вам помочь. Я поработаю с вашей Катей. Насчет денег не беспокойтесь. Я давно уже могу себе позволить лечить бесплатно. Я всегда чувствую, мой это больной или нет. Берусь только тогда, когда случай кажется мне интересным. И не безнадежным…
– Я не знаю, как вас благодарить, Регина. Валентиновна…
– Идите домой, Митюша. Холодно, а вы в одном свитере, – улыбнулась она, усаживаясь за руль своего темно-синего «Вольво».
За месяц она сумела стать для Синицыных своим человеком. Она приезжала к ним довольно часто, проводила с Катей сеансы гипноза. Она могла бы действительно вылечить эту тихую, забитую девочку с глубокими внутренними комплексами, идущими из детства.
Катя Синицына была очень внушаема и доверчива, смотрела на Регину с обожанием, как на добрую фею. Но Регина не собиралась избавлять эту малышку от наркомании. Она только слегка снимала симптомы, чуть-чуть корректировала состояние больной.
Катя была уверена, что идет на поправку. Ей казалось, она может уменьшать дозы. На самом деле Регина периодически незаметно подменяла ампулы с морфием – подкладывала раствор более сильной концентрации.
Митя рассыпался в благодарностях, изо всех сил старался угодить «доброй фее». Он тоже был доверчив и внушаем. О своих песнях, о «раскрутке» он даже не заикался, считая это неудобным – Регина Валентиновна и так столько делала для них, лечила Катю бесплатно и бескорыстно.
Однажды он сказал, краснея и страшно смущаясь:
– Простите меня, Регина Валентиновна, я задам вам ужасно нескромный вопрос. Не хотите, не отвечайте.
– Спрашивай, Митюша, – снисходительно разрешила она.
– Что вас связывает с этим человеком? Регина, разумеется, поняла, о ком речь.
– Вениамин Борисович – мой муж, – ответила она с улыбкой. – Этим все сказано.
– А вы уверены, что все знаете о вашем муже?
– Митя, – весело рассмеялась она, – неужели вы хотите сообщить мне, что он спит с фотомоделями и начинающими певичками?
– Нет, – смутился Синицын, – нет, вы меня не правильно поняли. Просто мне кажется, Волков очень жестокий и холодный человек. А вы… Вам не бывает с ним страшно?
– Поясните, что значит – страшно?
– Ну, ведь страшно жить с человеком, который способен на все? Шоу-бизнес – жестокое дело, даже кровавое, тесно связанное с уголовным миром. А вы совсем другая, вы очень тонкий, умный и благородный человек. Простите, если я несу чушь.
– Почему чушь, Митя? По-своему вы правы. Мне действительно неуютно и одиноко в этом грязном и поганом кругу. У меня нет там друзей, отчасти поэтому я так привязалась к вашей семье. Но жизнь складывается по-разному. Когда-то, четырнадцать лет назад, я встретила Вениамина Борисовича. Доверьте, тогда он был другим…
– Да, – кивнул Митя, – возможно, тогда он был другим.
– А вы что, встречались с ним раньше? – удивленно вскинула брови Регина.
– Нет, не приходилось, – пробормотал Митя, не глядя ей в глаза.
Через несколько дней после этого разговора Синицын подсел за столик к Вене в баре в «Останкино».
Была ночь, Веня зашел туда один выпить кофе. В баре было почти пусто. Веня очень устал после съемок в популярной телеигре. Ему хотелось побыть одному, он отпустил охрану и велел ждать в машине. «Останкино» – почти родной дом, не ходить же в тамошний бар с охраной!
Он задумчиво курил и прихлебывал кофе из большой толстостенной кружки. Ему приготовили именно так, как он любил, – с жирными сливками.
– Здравствуйте, Вениамин Борисович, – тихо проговорил Синицын, усаживаясь напротив.
– Добрый вечер. Чем обязан? – Веня взглянул на него равнодушно.
– Вам совсем не нравятся мои песни? – Синицын закурил.
– Нравятся. Но я не вижу в них перспективы.
– Вы распорядились, чтобы меня пропустили к вам на прослушивание сразу, без очереди. Вы узнали меня?
Подошел официант. Митя заказал себе кофе, пятьдесят граммов коньяку и порцию жареных орешков.
– А почему, собственно, я должен был вас узнать? – бросил Веня, когда официант удалился. – Разве мы раньше не встречались? А, комсомолец? – Что-то не припомню, – пожал плечами Веня.
– Летом восемьдесят второго, в Тобольске, – Синицын улыбнулся, – ты был завотделом культуры в горкоме. Ты нас провождал.
– Я многих сопровождал. Я не могу всех помнить.
– – Но Лену Полянскую ты вряд ли забыл, комсомолец. Она ведь тебе очень нравилась.
– Полянскую? Впервые слышу.
– Неужели? И Ольгу, сестренку мою, тоже не помнишь?
– Нет.
Официант принес Митин заказ.
– Кушай орешки, комсомолец, угощайся. – Митя подвинул вазочку с фундуком к середине стола. – Ты нас кормил ! Тобольске отличным шашлыком и элитарно-партийной банкой потчевал.
Митя залпом выпил коньяк, поморщился, бросил в рот орешек.
– Знаешь, а я не забывал тебя все эти четырнадцать лет. Особенно ясно я помнил ту ночь на берегу Тобола, когда ты устроил нам прощальный пикник. Ты классно жарил шашлык, комсомолец. Ты достал отличную свинину, нежирную, нежную. Ты заранее вымачивал ее в специальном винном соусе. Ты помнишь рецепт того соуса? Нет? Конечно, ты давно уже не жаришь шашлык. Мне иногда даже снится та ночь. Ты резал лук острым, как бритва, туристическим ножом. Потом нанизывал тонкие кольца на шампур. Ты не плакал от лука. У нас у всех текли слезы. Мы смеялись и плакали. А ты орудовал ножом с таким серьезным, сосредоточенным лицом и все поглядывал на Лену.
– Все это очень интересно, – Веня попытался улыбнуться, – но я не помню никакой Лены. Да, бывало, я устраивал пикники для гостей. Много народу приезжало – из Москвы, из Ленинграда. Я встречал и сопровождал.
– А нас, значит, не помнишь? И девочку, которую нашли утром на берегу, неподалеку от нашего кострища, тоже не помнишь? Не может быть! О том ужасном убийстве говорил весь Тобольск, его обсуждали и в Хантах. «Что-то с памятью моей стало…» – пропел он неожиданно громко.
Несколько человек, сидевших в баре, оглянулись.
– Ты пьян, Синицын, – тихо сказал Веня, – езжай домой.
– Нет, комсомолец. Я не пьян. Я не барышня, чтобы захмелеть от пятидесяти граммов коньяку. Знаешь, я ведь уже готов был забыть. Столько лет прошло. У меня было много собственных проблем. И вот однажды я увидел тебя по телеку. Ты что-то вещал о благотворительности. Корреспондентка заглядывала тебе в рот.
А потом, сразу после интервью с тобой, показали очередную серию «Криминальной России». Знаешь, такой документальный сериал, с суровой музыкой и впечатляющей хроникой. Так вот, там рассказывали историю серийного убийцы, который орудовал в Тюменской области в начале восьмидесятых. Он изнасиловал и убил шестерых девочек, от пятнадцати до восемнадцати лет. Четверых задушил. А двоих зарезал. Его нашли. Мерзкая личность, алкоголик. Попался он на том, что продавал у пивного ларька дешевую бижутерию, снятую со своих жертв. Но так и не признался ни в одном убийстве. Несмотря ни на что. А его здорово обрабатывали. В конце концов расстреляли. Но он так и не признался – до последней минуты твердил, что никого не убивал. Как тебе эта история, а, комсомолец?
Митя говорил тихо и быстро, он перегнулся через столик и дышал Волкову в лицо коньячно-табачным духом. Волков слушал молча. Он чувствовал, что рубашка под мышками промокла насквозь.
– Вот ты сидишь передо мной, бледный и потный, и не знаешь, что сказать, – усмехнулся Синицын. – Скажи мне, что ты помнишь, как мы приезжали в Тобольск, помнишь Лену Полянскую, Ольгу, сестренку мою. И меня ты сразу узнал. А девочек ты не убивал. Не было этого. Ну, скажи, Веня. Мне достаточно твоего слова, и я поверю. Нас никто не слышит сейчас. Мы говорим с тобой о том, что известно только нам двоим – тебе и мне. Я сначала хотел шантажнуть тебя, каюсь. Но потом мне стало противно. Мне не нужны ни деньги твои, ни клипы, ни раскрутка. Мне даже оправдания твои не нужны. Просто скажи, что ты не убивал тех шестерых девочек. Поверю тебе на слово. Ну?!
– Ты пьян. Проспись, – тихо произнес Волков и добавил громко:
