Я понурился. Если уж меня не узнает мой старый добрый «Пентюх», значит, дело почти безнадежное.
Я выдвинул правый ящик стола, поворошил стопку фотографий, которые передала мне странная женщина по имени Наталья Ивановна. Обнаружил под ним то, что искал. Олину пудреницу, забытую женой в прошлый приезд. Вытащил из ящика почти плоскую квадратную коробочку, открыл ее и поднес к лицу. Увидел страшного небритого человека с осунувшимся потемневшим лицом и воспаленными кровавыми глазами. Уронил пудреницу, обхватил руками голову.
До чего неэстетичная вещь — сумасшествие!
Посидев в такой позе некоторое время, я немного опомнился.
Ну, естественно. Не бреюсь, бог знает сколько. Неделю, или две, точнее не помню. Не ем примерно столько же. Покажите мне человека, который при таких стартовых условиях будет выглядеть как Клод Ван-Дамм!
— Я болен, — объяснил я «пентюху». — Не ем ничего. Поэтому и выгляжу как беспризорный.
— У хозяина был хороший аппетит, — одобрил меня «пентюх».
— Был, — подтвердил я.
— И писал хозяин по пятнадцать страниц в день.
— Ну, не всегда, — скромно отмахнулся я.
— А ты даже одной страницы написать не в состоянии, — закончил «Пентюх» и отгородился от меня темным экраном.
Я откинулся на спинку стула и попытался собрать мысли. В этот момент телефон, который я притащил с собой из спальни, внезапно ожил и запищал. Я взял трубку, взглянул на определитель. Сашка. Может, уклониться от разговора? Ничего хорошего я девочке сообщить не смогу! Но потребность пообщаться с нормальным человеком оказалась сильнее страха. Я врубил телефон и поднес его к уху.
— Привет, — сказал я тихо.
— Это твои шутки, правда? — спросила Сашка, не отвечая на приветствие. Она источала такую бешеную энергетику, что я ощутил накал даже через телефонную трубку. Агрессия извергалась из слуховой мембраны, как вулканическая лава из огнедышащего кратера.
Честно говоря, я немного испугался. Не часто Сашка демонстрировала мне картину под названием «Последний день Помпей». Точнее говоря, ни разу не демонстрировала.
— О чем ты? — спросил я искательно.
— Я о хамской рецензии на мой роман, которая подписана твоим издателем!
Я бесшумно вздохнул. Итак, дело сделано.
— Почему ты считаешь это моими штучками? — спросил я.
— Ты же не хочешь, чтобы я перестала от тебя зависеть, правда? — продолжала Сашка. Мне показалось, что она тоже немного сошла с ума. От ненависти.
— Ты же хочешь по-прежнему контролировать каждый мог шаг, правда? И чтобы я при этом всецело зависела от тебя… От твоих денег, от твоего настроения, правда?
— Саш, ты о чем? — воззвал я, искренне озадаченный.
— О тебе! — закричала она, не владея собой. — О тебе! Ты же сам состряпал эту позорную рецензию от имени издателя, чтобы я больше не совалась на твою помеченную территорию! Тебе надоели мои попытки вырваться из-под твоего руководящего ока! И ты решил меня кастрировать, раз и навсегда! Чтоб не гуляла на твоем литературном поле!
— Ты сошла с ума, — сказал я тихо.
— Это ты помешался на своей гениальности! — закричала в ответ Сашка. — Это тебя уже перекосило от чувства собственной полноценности! Ах, не беспокойте его, он пишет книгу! Да кто ты такой? Как твоя фамилия? Достоевский? Булгаков? Диккенс?
— Саша, остановись, — сказал я, начиная заводиться.
— Ну, уж нет! — ответила Сашка голосом, который я перестал узнавать. — Раз в жизни я выскажусь! Ты, по-моему, давно перестал доставать ножками до этой грешной земли. Кто ты такой, Антон? Ты модный писатель. Модный, понимаешь? Модный, а не талантливый! Твои серенькие книжки раскрутились на общем безрыбье только потому, что нет по-настоящему достойного писателя. А может, нет по-настоящему достойного читателя. Но ты принял все за чистую монету: и свои литературные премии, и статьи лизоблюдов, которым твой издатель проплатил хвалебные рецензии…
Я взялся рукой за горло. Почему-то мне стало очень трудно дышать.
— Это ложь, — сказал я.
Сашка злобно рассмеялась. Внезапно она оборвала свой смех и грустно сказала:
— Если б ты знал, как я тебя ненавижу!
Я хотел спросить, что плохого я ей сделал, но не успел. Сашка разъединила связь. Мне показалось, что я услышал, с каким треском она впечатала трубку в аппарат. Я сидел неподвижно и разглядывал свой мобильник, из которого неслись рваные короткие гудки. Затем я отключил телефон и снова откинулся на спинку кресла.
Что ж, одним человеком в моей жизни стало меньше. Не скажу «близким человеком», по-настоящему близких людей у меня нет. Но все же меня терзала обида.
Это несправедливо. Несправедливо все, что она сказала.
Не верю, что издатель проплатил хорошую прессу. Не верю, что я всего-навсего модный писатель на имеющемся безрыбье. Не верю.
— Тогда вперед, — ехидно пригласил меня «пентюх». — Давай, докажи, что ты настоящий мастер! Я к твоим услугам.
Я подвинул к себе клавиатуру. Темный экран ожил и расцветился молочно-белой страничкой.
Я откашлялся и выбил дрожащим пальцем одну букву «я».
Оказалось, это все, на что я был способен.
Так мы просидели до конца дня. Я смотрел в пустой экран, «Пентюх» время от времени бросал мне ехидные ядовитые словечки. Сначала я пытался огрызаться, потом устал обороняться и только молча корчился, принимая удары.
В общем, дивно провел время.
Когда в комнате стемнело, я выключил компьютер и отправился в спальню.
Ночь прошла под знаком привычных кошмаров.
Я так привык к своим бредовым видениям, что давно перестал их бояться. Девушка по имени Сандра несколько раз приходила в мою комнату и стояла напротив моей кровати, разглядывая меня длинными загадочными глазами.
Я смотрел на нее и видел, как сквозь прозрачную бледную фигуру просвечивает картина на стене.
Присутствие Сандры давно перестало меня раздражать. При ее появлении я не испытывал ни страха, ни брезгливости. Только ежился, ощущая ледяное дыхание другого, нездешнего мира, которое она приносила с собой.
— Поговори со мной, — просил я, а она молчала. Разглядывала меня и молчала.
Но сегодня ночью что-то изменилось. Сандра подошла очень близко к моей кровати, наклонилась надо мной и прошелестела:
— Найди меня.
— Где ты? — спросил я.
Она качнула головой и начала расплываться в воздухе.
Впрочем, вполне возможно, что все это мне приснилось. Я уже давно перестал отличать границы мира реального от мира моих видений.
Пробуждение оказалось еще более тяжелым, чем обычно. Голова раскалывалась на части, зрачки резал даже неяркий дневной свет, приглушенный плотными шторами.
Я попытался подняться, и тут же в голову из шеи перекатилось тяжелое пушечное ядро.
Я замер на месте, пытаясь удержать равновесие.
Не получилось.
Я упал на подушку и вскрикнул от резкой боли, копьем ударившей в затылок.
Задышал часто-часто, пытаясь приноровиться, приспособиться к неприятному ощущению, ужиться с ним. Боль еще немного посверлила мой затылок электродрелью и улеглась на мягкое ложе мозговых полушарий.
Я снова попытался подняться. Очень медленно, считая про себя.
Получилось.
Неприятное ощущение в голове не прошло, но резкой боли удалось избежать.
Я присел на кровати и осмотрел комнату.
Предметы обстановки двоились и плавала перед глазами. Я немного поморгал, попытался сфокусировать зрение, но предметы упорно не хотели принимать ясные, четкие формы. Господи, до чего же неприятная штука — безумие!
Язык превратился в пересохшую мочалку, опух и начал занимать слишком много места. Я попытался облизать растрескавшиеся губы, но во рту не было ни капли влаги.
Да что же это такое! Пью жидкость, как верблюд, а в организме набирает темпы процесс обезвоживания! Что происходит?!
«Тебе нужно ехать в Город», — шепнуло благоразумие, которое каким-то чудом удержалось на своем месте.
— Как ты себе это представляешь? — спросил я с иронией. Говорить было нелегко, неповоротливый жесткий язык царапал небо.
— Очень просто. Сядешь в машину и поедешь, — ответило благоразумие.
Я присвистнул. Точнее, попытался это сделать.
— Ты считаешь, я смогу куда-то доехать? — осведомился я.
Благоразумие спохватилось и стыдливо умолкло.
Вот именно. Доехать я могу только до того света.
А пока передо мной стоит более скромная задача. Добраться до кухни и позавтракать обычным стаканом сока или минералки.
Я осторожно повернулся и опустил ноги на пол. Ноги подчинялись, но ощущал я их очень плохо. Посидел минуту, попытался пошевелить большими пальцами.
Пальцы шевелились. Слава богу.
— Ну, вперед, — сказал я сам себе. — Вставай. Только очень медленно.
Я приподнялся с постели, удерживая голову неестественно прямо, словно нес на макушке сосуд с водой.
