хотел…
Я потёр глаза, и вот уже мы с дедом стояли с удочками у берега небольшой реки.
– А он тебя видел? – закинул я крючок и тут же зацепился за ветку.
Дед даже не взглянул на меня, только на свой поплавок.
– Кто?
– Этот журналист…
– Видел.
– Близко? – я тянул удочку, а вместе с ней и кленовую ветвь.
– Достаточно, а что?
– И ты не боялся?
– С чего мне его боятся? Это же я держал его на мушке, а не наоборот.
– Почему ты его не убил?
– Это бы ничего не решило. Мне нужно было, чтобы он ничего не знал о статье. Чтобы он вообще не писал некролог, чтобы он не был тем, кем был.
– Значит, он прожил уже новую жизнь по изменённому прошлому?
– Значит, прожил.
– А какая была его новая жизнь?
– У него была жена и двое детей, но главное – у него не было той статьи, с которой он бегал по всем каналам.
Стук в дверь.
Я открыл глаза.
Чем отличается реальная память от искусственной? Тем, что даже выйдя из воспоминаний, ты помнишь, чем всё закончилось.
Рыболовный крючок я оставил на дереве, а новым распорол себе губу. Дед тогда сказал родителям, что генетика всё же самая ненадёжная вещь.
Я не мог отойти от того разговора, мне казалось, что этот журналист – единственный, кто мог мне помочь.
Передо мной экран компьютера с пустотой вместо статьи. За окнами непроходящий смог, за лозунгами «Новой земли» тысячи погубленных жизней, за этим временем не было будущего.
В дверь опять постучали.
– Льюис Невилл, откройте, полиция!
Я смотрел на фотографию юного деда с грамотой в руках…
Я открываю глаза.
На меня со всей дури несётся ребёнок и бьёт головой промеж ног. Я скрючиваюсь от боли.
– Роско, сынок, не бегай дома в велосипедном шлеме, он только для улицы.
Звук каблуков, женские туфли, от неё пахнет домашним печеньем и духами.
– Ты как, дорогой? – подошла ко мне Виктория. – Странно, ты обычно всегда уворачивался, – улыбалась она.
– Какого чёрта! – Я не мог до конца разогнуться, так и стоял посреди… Посреди чего? Посреди прихожей. Чей это дом?
– Не ругайся, дети услышат.
Чьи дети?!
– Какого чёрта! – раздался детский голос за стенкой. – Какого чёрта, – дразнился какой-то пацан…
– Ну, молодец! – посмотрела на меня Виктория. – Лучше б чему хорошему научил!
Подождите-ка, это что, мой ребёнок?
– Я сейчас на работу. – Она надевала пиджак. – Не забудь отвезти их в детский сад.
– Куда?
– Ты же говорил, у тебя выходной, Керри.
– Говорил?
– Кстати, как твоя сделка по тому дому?
– По какому дому?
– В котором термиты. Ты говорил, там отличный ремонт. Так ты продал?
– Дом с термитами?
– А я тебе говорила, что бесплатный сыр только… Теперь мы его никому не продадим. Лучше откажись от этой затеи. – Она чмокнула меня в щёку. – Я знаю-знаю, это дело принципа, но иногда можно и забыть о них.
– О делах?
– О принципах.
Виктория пошла к двери такой игривой походкой, какой владели те женщины, которыми никогда не владел я. Она захлопнула дверь, оставив за собой нежный шлейф цветочных духов. Машина во дворе завелась и умчалась куда-то вдаль, в светлое будущее, в непонятное прошлое – непонятно было ничего.
Я подошёл к зеркалу, что висело возле двери.
Определённо, я был собой, определённо, моего здесь ничего не было, включая одежду и этих детей, которые сейчас что-то крушили на кухне.
– Эй! Тихо там! – крикнул я им.
Какой у меня странный голос, строгий какой-то, будто я уже знал, как воспитывать детей.
Сейчас они уронят стул и рассыпят кукурузные хлопья, а потом будут пенять друг на друга, младший ударит старшего и расплачется сам. Когда Виктория забеременела второй раз, через год после рождения первого, мы не знали, как справимся сразу с двумя, а потом быстро втянулись. Откуда я всё это знаю? Ах да, у меня его мозг и память. У меня теперь будто две разные памяти, только вот новая значительно хуже, она будто придавлена моей.
Мне абсолютно всё равно на этих детей, второго я ещё даже не видел и не то чтобы этого хотел. На зеркале висит бейдж с моим фото и именем.
Керри Мильтон. Риелтор.
Отлично. Я даже не журналист?
Дети рассыпали хлопья.
Точно, меня же уволили вместо Стива. Говорили, он потом стал риелтором, что какой-то парень с огромной базой уволился перед его приходом и все свои контакты отдал ему. В общем, я тогда успел позавидовать Стиву, мне никогда не доставалось всё так легко, я никогда не был из тех, кто в нужное время и в нужном месте. Оказывается, был.
Я пригладил новую причёску и улыбнулся.
– Я что, выпрямил передний зуб? – припал я к зеркалу. – Он всегда налегал на соседний… Боже, да я исправил все свои зубы! А они вообще мои? – Я постучал по ним – белые как фарфор. Сколько тысяч на них ушло?
Да, не так уж я был и плох. Оглядел дом и мебель, которая не из дешёвых, и пару картин на стене с автографом художника. Дом был, кажется, в два этажа, по крайней мере, широкая лестница в холле говорила о многом, как и высокие потолки, как и стены, которые не охватить быстрым взглядом, – всё говорило о том, что наверху как минимум ещё пять комнат. Чёрт возьми, я был богат.
Дети кричали друг на друга, оглушая меня звонким визгом. Я глубоко вздохнул. Не помогло ни черта. Мне казалось, у меня разрывался мозг.
На то, чтобы их догнать, ушло полчаса, на то, чтобы выйти из дома, – ещё столько же. На то, чтобы понять, что отец из меня никакой, ушло меньше минуты. Младший вырывался из рук, старший колотил игрушечным молотком по чьей-то дорогущей машине.
– Эй! Это чужая машина!
– Это наша! – кричал он и продолжал колотить.
– Серьёзно, вот это моя?
Мы еле уселись в машину. Как застёгивать эти ремни на детских креслах? Они всё ещё кричат, не замолкая ни на секунду.
– Нелегкое утро, да, Керри? – какой-то парень в спортивном костюме пробежал мимо меня. – Я зайду к тебе в пятницу, посмотрим футбол, – помахал он мне.
И я помахал незнакомому парню.
Эта чёртова жизнь навалилась на меня лавиной, не давая даже вздохнуть.
Дети били в сиденье сзади, у меня разболелась спина.
Я отвёз их в детсад. С третьего раза. Потому что два
