день Динка не пришла в школу, а мы с мамой сразу после уроков поехали в наш родной городок навестить тетю Люду. Пока взрослые суетились в кухне, накрывая стол, меня послали в булочную за хлебом. Завернув за угол дома, я вдруг увидела знакомую мужскую фигуру и даже приостановилась от удивления. Но глаза меня не подвели – это действительно был отец. Он быстрыми шагами приближался к подъезду, держа в руках букет тюльпанов, а у двери его ждала невысокая темноволосая женщина в накинутой на плечи светлой дубленке. Отец поцеловал ее, отдал ей цветы и, обняв за плечи, повел в подъезд. Меня опять затошнило, в глазах потемнело, но нужно было идти в булочную… Я еще не до конца понимала то, свидетелем чего стала только что, но в том, что отец ведет себя чудовищно, была уверена. Его жена умерла, Дина там, наверное, с бабушкой, они готовятся к похоронам – а он в соседнем городе целует другую женщину и идет к ней в гости с букетом… И тут меня осенило – да ведь и к моей маме он приезжал, наверное, так же, говоря, что едет в командировку. Дарил цветы, целовал ее – а дома его ждали жена и маленькая Динка… Пришлось спешно свернуть к ближайшему дереву, где меня основательно вывернуло наизнанку.
Весь день до самого отъезда домой я тихо просидела в комнате тетиной крошечной квартирки, листала журнал с моделями вязаных свитеров и все пыталась избавиться от стоявшей перед глазами картины. Отец врал. Он врал всем и всегда – своей жене, Дине, моей маме, этой женщине, к которой приехал… Может, даже хорошо, что в моей жизни он никакого участия не принимал, мне хотя бы не будет так больно, как Динке, если она узнает.
С похорон матери Динка изменилась. Выйдя из больницы, куда попала с нервным срывом, она, во-первых, запретила всем, в том числе и мне, звать себя по имени, и стала Кику – так кликал ее отец. Во-вторых, перекрасила волосы в черный цвет и стала собирать их в высокий пучок и закалывать странными заколками в виде тонких палочек, украшенных то цветами, то камнями, то какими-то красивыми свисающими по волосам нитками. Когда я спросила, что это, она небрежно, с оттенком легкого превосходства объяснила:
– Хана-канзаши. Это заколки, которые придумали гейши.
– А кто такие гейши?
– Гейша – это женщина-праздник. Она украшает жизнь мужчины, может развлечь разговором или танцем. – Кику сделала изящный жест рукой. – Ради гейши мужчина может решиться на что угодно.
Это было слишком сложно для моего понимания, да и из уст четырнадцатилетней Кику звучало странно и даже как-то неприлично.
– Зачем тебе это?
– Затем! – сузив глаза, прошипела она. – Затем, что я никогда не буду такой, как мама! Я не буду сидеть и ждать, я буду получать все, что захочу.
И мне вдруг показалось, что она знает все о своем – ну и моем тоже – отце.
Анита Геннадьевна появилась в их квартирке ровно через сорок дней после похорон, и Кику вообще понесло. Она стала ярко и странно краситься, научилась курить и почти все свободное время пропадала в танцевальном кружке. Я то и дело заставала ее с какой-нибудь книгой о Японии, Кику просто бредила факультетом восточных языков и учила японский и китайский, совсем запустив школу. Мне казалось, что она сошла с ума… Аните она наедине грубила, а в присутствии отца называла «матушкой» и строила из себя смиренную овцу, однако стоило тому закрыть дверь, как Кику превращалась в фурию и изводила Аниту. Та терпела и даже не жаловалась, но, мне кажется, с облегчением вздохнула, когда Кику поступила учиться и уехала в Москву.
Мы с ней переписывались, на каникулы она приезжала домой, тогда мы много времени проводили вместе, и я видела, как она изменилась внутри. Мужчин Кику ненавидела, но причину этой ненависти не объясняла даже мне. У отца к этому времени появилась очередная любовница в соседнем городке, потом еще одна. Не знаю, подозревала ли его Анита – скорее всего, у нее не было на это времени, они переехали в новый дом, она стала депутатом местного городского совета, словом, двигалась в политику. Отец же в какой-то момент начал стремительно стареть, однако кобелиного инстинкта не утратил. Когда Кику уехала в Японию, случилось самое отвратительное, что я вообще могла себе представить. Отец решил приударить за мной. До сих пор не понимаю, как ему не приходило в голову присмотреться ко мне повнимательнее – я ведь была даже похожа на них с Кику…
Я училась в медицинском институте, домой приезжала на выходные и каникулы – всего два часа электричкой, а маме требовалась помощь, она уже болела и с цементного завода ушла, устроилась киоскером и торговала газетами и журналами в ларьке на вокзале. Мы еле сводили концы с концами, я работала сперва санитаркой, потом после практики устроилась на «Скорую» фельдшером – в то время это было можно. И вот в одну из таких поездок домой я и наткнулась в магазине на отца. Поздоровалась, поинтересовалась, как дела у Кику, а он вдруг пригласил меня в ресторан. Я сперва не заподозрила ничего – ну как же, он же отец моей подруги, мой отец, в конце концов, хоть и не знает этого… Но в ресторан он явился с букетом, поцеловал мне руку, а за столом завел разговор о том, как давно присматривается ко мне, какая я красивая и умная, как мне необходима другая жизнь, как он может мне в этом помочь… Я никак не могла взять в толк, чего именно он от меня хочет, в свои двадцать я еще не имела никакого опыта в отношениях с мужчинами – так, редкие свидания с однокурсником, а тут взрослый человек, отец подруги… И когда он, провожая до дома, вдруг прижал к стене и полез целоваться, от омерзения меня вывернуло прямо на него, я оттолкнула его обеими руками, бросила букет и убежала, захлебываясь слезами. Мерзость, какая мерзость… как он вообще мог…
Я уехала на следующий день и старалась теперь обходить все места, где могла столкнуться с ним случайно. Этот человек для меня умер. Но оставалась еще одна проблема – Кику. Я не знала, как мне поступить, рассказать ли ей об этом или лучше молчать, чтобы не портить отношений. Я понимала, что Кику знает об отце все, но выдержит ли еще и такую правду?
С этого дня со мной начали твориться странные вещи. Я плохо спала по ночам, мне постоянно снились мужские
