— Да, я в порядке.
— Что было после того, как вы ушли из театра?
— Я продолжила учиться в университете. Все свободное время я проводила на кладбище, у могилы матери. До того как она умерла, я даже не понимала, как сильно люблю ее. И вы знаете… Я была уверена, что мама умерла из-за меня. Из-за того, что я не послушала ее и участвовала в этих поганых конкурсах. Господи, сколько раз я кричала на нее из-за этого… Хлопала дверьми. Сколько нервов я ей вымотала… — Виктория Сергеевна удрученно покачала головой. — Потом отец Николай объяснил мне, что я пошла на поводу у дьявола. Знаете, дьявол ведь не делает ничего сложного, он просто потакает нашим низменным желаниям. И все. Остальное делаем мы сами.
Филиппова достала из сумочки сигареты и не спеша закурила.
— Через два года, — продолжила она, — я с отличием закончила юрфак. В арбитраж или адвокатуру я идти не захотела. А пошла работать в городское управление уголовного розыска.
— Я смотрел ваше досье. Вы раскрыли несколько опасных преступлений.
— Н-да… Судя по всему, я оказалась неплохим оперативником. Вскоре мне присвоили звание лейтенанта, а потом и старшего лейтенанта. Потом…
— Потом за вами стал ухаживать подполковник Подгорный. Бравый офицер, замначальника угро и просто хороший мужик.
— Именно. В наше время таких, как он, днем с огнем не найти. Никита полюбил меня. По-настоящему полюбил.
— А вы его?
— Я? — Виктория Сергеевна дернула бровью. — Не знаю. Наверное, да. Если только я вообще способна кого-нибудь любить. А потом увидела по телевизору Чернова. Он рассказывал о своем агентстве и студии для начинающих моделей. Я провела неофициальное расследование и узнала, что подростков заставляют сниматься в «эротических композициях». Тогда я еще не знала, что «эротические композиции» — это обыкновенная порнуха.
— Вы виделись с Мамотюком после того, как стали работать в милиции?
— Да, пару раз. Но он даже не узнал меня. Похоже, для этого борова все симпатичные девушки на одно лицо. Кроме того, на мне была форма и погоны, и наше общение было сугубо официальным. — Филиппова сбила с сигареты пепел и с горькой усмешкой добавила: — Он меня забыл, а я — нет. Я ничего не забыла. В тот же вечер я все рассказала Никите. И про Мамотюка, и про других… Никита очень расстроился. Точнее, он был в шоке. Особенно когда узнал правду о генерале Мамотюке, которого безмерно уважал. Никита вообще страшно ревнив. Да что там — это самый ревнивый человек на земле! Помню, он ушел от меня, хлопнув дверью, и сильно напился в тот вечер. Мы не виделись два дня, а потом он вызвал меня к себе и… — Виктория Сергеевна запнулась, но сделала над собой усилие и договорила: — И мы решили действовать. Вот и все.
Молчание длилось около минуты.
— Вы наделали много бед, — задумчиво сказал Александр Борисович.
Филиппова покачала головой:
— Нет. Я просто заплатила по счетам. Они сами говорили мне, что за все в этой жизни приходится платить. Вот они и заплатили. Сполна.
— Все?
Виктория прищурила синие глаза. Кивнула:
— Да, все.
— А Вермель?
Некоторое время она пристально смотрела на Турецкого, затем отвела взгляд и медлительным жестом затушила сигарету в пепельнице.
— Вы отправили Вермелю послание, — сказал Александр Борисович. — И он принял его всерьез. У этого человека нюх на опасность.
Виктория улыбнулась одними уголками губ и тихо сказала:
— Ничего. И на старуху бывает проруха.
— Оставьте его в покое. Со дня на день я получу ордер на ваш арест. Вам мало убийств?
Но и на эти слова Филиппова ответила усмешкой:
— Вам ничего не удастся доказать, Саша. Все свидетели отказались от своих показаний. У вас нет ни каких улик. Ни оружия, ни отпечатков. Ничего.
— Не трогайте Вермеля, — сухо повторил Турецкий. — Хватит крови.
Лицо Филипповой оцепенело, превратившись в холодную, презрительную маску.
— Он умрет, — небрежно сказал она. — Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Так должно быть. «Воздать должное за деяния их!» — так говорится в Библии. А теперь мне пора. Провожать меня не надо.
Она встала и взяла сумочку. Турецкий тоже поднялся.
— Значит, вы не собираетесь останавливаться? — прямо спросил он.
— Поживем — увидим, — буднично ответила Виктория Сергеевна. — До свиданья, Александр Борисович. Жаль, что вы не захотели меня поцеловать. Боюсь, другого шанса ни у вас, ни у меня уже не будет.
Повесив сумочку на плечо, она повернулась и направилась к выходу.
Зал, где проходило торжество, был прекрасен. Белые, величественные колонны, старинная мебель, начищенный до блеска мраморный пол, гобелены на стенах, расторопные официанты с серебряными подносами — все должно было наводить на мысли о девятнадцатом веке и имперской роскоши. Официальная часть собрания предпринимателей была закончена, и теперь гости плавно перетекали в банкетный зал. Собственно, никакого банкета не предполагалось. Ожидался легкий фуршет. Красная икра в хрустальных вазочках, черная — в серебряных, холодная осетрина, бутерброды, маслины и еще всякая всячина, дающая насыщение измученному прениями желудку рядового российского миллионера.
Мужчины в строгих костюмах и женщины в деловых прохаживались от стола к столу с бокалами в руках, беседуя на разные злободневные темы. Помимо предпринимателей а зале было замечено несколько эстрадных звезд (невесть как сюда попавших), а также пара светских львиц и пять или шесть политиков, из тех, что с завидным постоянством мелькают на экранах телевизоров. Одним словом, народу было много.
Эдмонт Васильевич Вермель стоял в углу зала в компании миллиардера Савицкого и своего старого приятеля журналиста Невзглядова, который по совместительству занимался разведением лошадей. Речь шла о политике и лошадях. Вернее — предприниматели говорили о политике, а-журналист, известный упрямым и скандальным характером, любой их довод или контрдовод сводил к умению держаться'в седле и преимуществам орловской породы рысаков над каракалпакской. Беседа текла легко и непринужденно. Даже когда речь коснулась суда над олигархом Боровским, бизнесмены не стерли улыбок с лиц.
— Бороться с произволом властей, конечно, нужно, но… — Вермель слегка нахмурил брови, обозначая тем самым важность темы. — Но в наше время это весьма и весьма чревато.
— Отчего же? — сказал журналист. — Власть не собирается воевать с промышленниками. Избавиться от Боровского было необходимо в силу ряда вполне объективных причин. Прежде всего из-за его неуемного стремления всеми правдами и неправдами пробраться в большую политику. Вернее, вернуться в нее, — поправился журналист. — Раз подержав в руках вожжи власти, уже не хочется выпускать их из рук никогда.
Мимо продефилировала известная эстрадная певица в сопровождении друга-бизнесмена. Мужчины проводили ее взглядами.
— Да, — задумчиво проговорил Савицкий, глядя на ее «тыл», — не оскудела земля русская талантами.
— Мне бы этот талант да на одну бы ночку! — усмехнулся Вермель.
— А что так мало? — насмешливо вскинул брови журналист.
— Возраст не тот. Я слышал, она в постели просто львица. Полтора года назад довела ресторатора Ракитского до смерти.
— Ракитскому перевалило за шестьдесят. Надо было сначала коронарное шунтирование сделать, а потом уже тащить к себе в постель эту фурию, — улыбнулся Савицкий. — Впрочем, я бы не отказался умереть в ее объятиях. А что, красивая смерть. По крайней мере, лучше, чем от пули.
— Как минимум — приятнее, — весело поддакнул ему журналист.
Вермель засмеялся:
— Ага! Смерть со спущенными штанами! То-то ваш брат журналист поглумится! Когда Ракитский гтомер, они еще полгода на его могиле как обезьяны прыгали!
— Эдмонт Васильевич, торжественно клянусь, если вы умрете в объятиях красавицы, я на вашей могиле прыгать не буду. Я о вас книгу напишу! И назову ее… м-м… «Смерть великого самца».
Мужчины засмеялись. Вермель отхлебнул шампанского и с улыбкой сказал:
— Кстати, вот вы смеетесь, а мне в молодости одна цыганка нагадала умереть от рук женщины.
— Так ведь это «от рук», — насмешливо сказал Савицкому журналист. — А мы говорили совсем про другие части тела.
— Руки я бы тоже не исключал, — заметил Савицкий. — Некоторые дамочки та-акое ими вытворяют! — Он сладко прикрыл глаза и покачал головой.
— Кстати о других частях тела, — прищурил серые глаза журналист. — А что это за дамочка стоит вон у той колонны?
— Где? — Вермель поискал глазами. — О! Да она красавица!
— Где-то я ее уже видел, — проговорил журналист. — Но вот где?.. Хоть убей — не помню.
— Господа, кажется, у меня появилось срочное дело, — с масляной улыбкой проговорил Вермель и подмигнул своим собеседникам. — И сдается мне, что сегодня ночью я не буду один.
