– Боже мой! – выдохнул протяжно Артур, закатив демонстративно глаза к потолку. – Бред какой-то. И демагогия чистой воды.
– За неэтичное поведение перед больными, которые получили из-за вас сильнейший стресс, я выношу вам выговор!..
– Да хоть пять! – и Артур хлопнул дверью.
«Какой-то неудачный день, – думал он, сидя за рулем и невнимательно слушая рассказ Даши о ее перипетиях на работе. – Только-только у нас с Дашкой наладились отношения, на работе у обоих разладилось. Что за черт?»
– Ты не слушаешь меня, – расстроилась она.
– Извини, Дашенька, у меня сегодня был очень сложный день. Очень. Мне сейчас не помешает сто грамм водки и хорошая доза секса.
– Знаешь, мне тоже.
– Ого, Дашка, ты входишь во вкус, – вяло пошутил он.
Петюн балдеет, когда водит «импортяшку», как любовно назвал он совершенство на колесах. Машина компактная, ходит бесшумно, имеет отличную маневренность, ею легко управлять. Совершенство дожидалось Гарпуна, пока тот пребывал в «краю непуганых идиотов», в гараже возле дома, где они теперь живут. Еще в ней плюс – стекла! Салон снаружи не видать. Гарпун, садясь в машину, каждый раз напоминает:
– Езжай осторожно, по правилам, чтоб ни одна собака ментовская не остановила. Мы ж не знаем, вдруг у каждого мента наш облик за пазухой припрятан.
Разве ж правила нарушаются специально? На подобный случай в кармане Петюна лежат сотенные. Раз останавливает мурло дорожное, а Петюн ему в рыло сотню:
– Извини, друг, спешу.
Сошло. И сойдет, так как не каждый сотенками разбрасывается. Однако сегодня он не испытывал кайфа за рулем «импортяшки». Дура Валька так и стоит перед глазами. Петюн сначала сделает, а потом жалеет. На хрена эту Вальку трахал? Вон проституток полным полно, бабки есть, бери любую. Гарпун хитер, сначала сам ее жарил, а потом Петюну предоставил: на, дескать, прикрой меня своей спермой. Еще перо воткнуть в нее требовал, но тут Петюн сообразил – нельзя. Сейчас техника с наукой шагнули далеко, ну как докопаются? Хоть бы зарыли эту Вальку в посадке, например, так нет же – бросили.
– А вот и они, – отвлек Петюна Гарпун, вытягивая шею вперед. – Валюха точно навела, молодец девчонка. Трогай, Петюн.
– Что будешь делать? – спросил тот, выезжая со двора и попадая в вечерний город в огнях. – Пришьешь их?
– Посмотрим, – отозвался Гарпун лениво.
У него манера такая: говорит небрежно, неохотно. После Вальки манера эта перестала нравиться Петюну. Валька, Валька...
– Слушай, зачем было с этой Валькой связываться? – позволил себе Петюн затронуть больную тему. – Мы бы отследили ниггера от больницы. На фига лишний риск?
– Мозгов у тебя с помет воробья, – усмехнулся Гарпун. – Именно потому, что не желаю рисковать. Зачем нам торчать у больницы, ездить за ним? А если он заметит? И вдруг охрана у него есть? Мало ли какие меры он предпринял. Валюха нам помогла без лишнего напряга узнать, где обитает ниггер и его баба.
– Нас же искать будут.
– Пусть ищут. Из ее знакомых нас вместе никто не видел, я увозил ее на окраины города, гуляли мы в темных закоулках, да и сработал я быстро, за несколько дней управился. Так что кати домой и не дергайся, обмозговать кое-что надо. Одно плохо, у ниггера во дворе негде спрятаться. Откуда следить за ними – не представляю. Надо ведь поближе к ним, дорогим, быть, чтоб хватило секунд... и мы имеем обоих!
– В подъезде ниггера я видел дверь под лестницей. Только она заперта. Куда она ведет, как думаешь?
– Куда?.. В подвал, наверное. А хорошая идея... замки нам не помеха... Молоток ты, Петюн, хвалю.
Попав проездом в Петербург, Абрам поразился переменам. Вновь русскую знать обуревала спесь и ханжество при внешнем лоске. Высший свет стремился к роскоши, во всем подражая французскому двору. Три года ссылки не прошли даром: Абрам стал замкнутым, излишне вспыльчивым, нетерпимым.
Но в Петербурге Абрам увидел красавицу гречанку Евдокию Диопер. Долго не мог забыть он Асечку Ивановну, однако время умеет стирать и боль и память. Семь лет он хранил образ Асечки в сердце, а вытеснила его юная Евдокия. Он совсем потерял голову, усвоив, что судьбу дочерей решают отцы, Абрам попросил руки у отца девушки, а не привлек ее внимание ухаживаниями. Отец сразу дал согласие. Инженер Ганнибал на хорошем счету у Миниха и правительницы, получил прекрасное место в Пернове – это сулило немалые выгоды.
– Не губи, отец! – взмолилась на коленях Евдокия. – Ты же меня Кайсанову обещал, его и люблю. Пожалей дочь свою, не отдавай арапу черному, противен он мне.
– Стерпится-слюбится, – сказал последнее слово отец, воспользовавшись русским выражением.
Нанятый еще Петром Великим на службу капитан Диопер остался в России, обзавелся семьей, но чинов не выслужил, богатства не нажил. Эта страна опутывает, будто кандалами, после более чем тридцатилетнего пребывания здесь, он и не думал покидать ее, оставалось пустить корни и попробовать дотянуться до высшего света, а вход туда со смертью Петра стал заказан, общество разделилось, образовалась лестница из ступенек, низшим теперь не шагнуть на ступень повыше без посторонней помощи. Ну что мог дать его дочери и ему флотский поручик Кайсанов? Говорить излишне. А Ганнибал мог, притом приданого не требовал. Кайсанову был дан отказ. С отчаяния Евдокия назначила свидание бывшему жениху в овине. Не успел он пробраться, кинулась ему на шею и:
– Сделай со мной то, что муж над женой совершает.
– Ты что, Евдокиюшка, а как же честь твоя?
– Моя честь тебе принадлежит, хоть час, а мой будешь. Ненавижу арапа этого, подневольно иду за него. Бери меня.
Каждую ночь Кайсанов любил Евдокию на соломе в овине почти до дня свадьбы. Да, видно, пронюхал кто-то из дворни и сказал матери, та вошла в разгар страсти.
– Срам-то какой! – едва вымолвила она побелевшими губами. – Позор-то какой! Эдакий блуд перед свадьбой. А ты вор, – напустилась она на Кайсанова, не дав ему слова сказать в защиту себя и Евдокии. – Убирайся, чтоб духу твоего здесь не было. Чести нас лишить...
Дочь хотела за ним бежать, да мать женщина сильная была, отколотила ее и в светлицу за косу поволокла да еще выть запретила. Там пообещала:
– Отцу не скажу, не переживет он. До свадьбы под замком сидеть будешь, блудница.
– И как же вы меня отдадите арапу? А обман?
– Научу, как сделать, чтоб муж не догадался, а там как бог положит: пожалеет тебя – не вскроется правда про грех твой, а нет – так тому и быть, знать, заслуживаешь. Но ежели отец из-за позора твоего... своими руками удушу, как змею.
Когда батюшка на венчании произнес: «Да убоится жена мужа своего...», Евдокия заплакала, подумав: «Господи, я ведь и так его боюсь, черного такого». Тем не менее, выполняя указания матушки, Евдокия искусно провела влюбленного по уши арапа, даже следы крови на постели остались, подтверждающие ее невинность. Кайсанов же, страдая из-за несчастной любви, попросился на службу в Астрахань.
Счастье Абрама длилось неполный год. Он был нежен, заботлив и ласков с женой, а вот ее мучения усилились: чьего ребенка она носила? День родов приближался, сжималась от страха Евдокия.
Удар был для Абрама страшным, а главное – неожиданным: ему поднесли белую девочку. В первый момент, обуреваемый ревностью и гневом, он хотел убить и жену и ребенка. Абрам ворвался к Евдокии, прорычал вне себя от ярости и обиды:
– Ты обманывала меня! Я отдал тебе душу и сердце, а ты... Потаскуха!
– Простите меня, Абрам Петрович, – еле слышно прошептала она, – не по своей воле я пошла за вас, был у меня жених. Вы очень добры ко мне были, вы не заслужили...Прощения прошу и надеюсь на великодушие ваше...
– Замолчи! – скрежетал зубами Абрам, не в состоянии расправиться со злодейкой. – Петр Великий в жены взял Екатерину из-под телеги, но он знал, кого берет. Ты же своим обманом меня оскорбила. Нет тебе прощения. В монастырь пойдешь в наказание.
Монастырь – тюрьма, могила, равносильно смерти. Евдокия вскрикнула с ужасом, спрыгнула с кровати, на которой недавно рожала дочь, обхватила ноги мужа, умоляла прогнать ее, но не в монастырь отдавать. Абрам был непреклонен, оттолкнул ее:
– Дочь твоя при мне останется, нужды знать не будет. Прощай. В монастырь!
Абрам поступил очень жестоко: Евдокию судили как прелюбодейку, затем водили по улицам Пернова и секли лозами, затем заточили в монастырь. А Абрам Ганнибал начал бракоразводный процесс, затянувшийся на долгие годы.
* * *
Лицезреть Мариночку Артуру – хуже горькой редьки, но утренний обход ритуал обязательный. С утра пораньше в клинику и муж приперся, этому господину дорога сюда открыта в любое время. Встретила Артура Марина не слишком радушно:
