это вряд ли. Были бы кусты примяты, пар из трубы бы шел, когда растапливают печь. — Он потер висок, вспоминая. — Нет, ничего такого я не замечал. Думаю, другие — тоже. Если бы заприметили, то пошли бы разговоры. У нас тут любое пустячное событие — как самая громкая сенсация.
— Получается, что Мелек не окончил общеобразовательной школы?
— Дело в том, что у него и документов-то не было. Отец его умер гражданином Алжира. В 1962 году после обретения независимости, согласно Эвианским соглашениям, французской общине в Алжире были гарантированы свобода вероисповедания и имущественные права, а также возможность выбора между французским и алжирским гражданством. То есть отец Мелека мог выбирать — стать либо алжирцем, либо французом… Когда убили жену, он вернулся на родину, занимался оформлением бумаг, собирался получить паспорт, но что-то все время ему мешало. Оформление бумаг Мелека затянулось аж на восемь лет. Андре Массен знал это, принимая на работу нелегального сотрудника. Он сам решал этот вопрос с парижскими властями.
— Видимо, ему было дешевле дать на лапу продажным чиновникам, чем выплачивать нормальное жалованье своему помощнику, — процедил сквозь зубы Эмиль.
— А вы не подскажете нам, как добраться до его дома? — Вера протянула отцу-настоятелю блокнот и карандаш.
И тот, не колеблясь, охотно начертил очень простой, понятный план, даже написал, сколько километров их ожидает.
— Вот здесь дорога петляет, а здесь развилка. Вам направо. Э-э, улица… Сандрьер. Правда, указателя там уже нет, сняли, но вы не ошибетесь. После — два километра прямо. Дом его окружен деревьями, почти лесом, и с одной стороны — полем. Поле тоже принадлежало ему, поэтому оно выглядит сейчас, как заброшенный пустырь.
— Зажиточный был этот Рафаэлли, — хмыкнула Вера. — И что ему дома не сиделось?
— Шестидесятые! Все хотели перемен, — пожал плечами отец Антуан.
Эмиль выгнал свой мотоцикл и завел его раньше, чем Вера успела распрощаться со святым отцом и поблагодарить его за сведения. Она едва успела добежать, запрыгнуть на заднее сиденье и натянуть шлем, как Эмиль тронулся с места.
У развилки Эмиль остановился, заглушил мотор и стал загонять свой транспорт в кусты. Кругом дикий лес. Ни указателей, ни бордюров по обочинам. Даже удивительно, что такое возможно в сорока километрах от Парижа. Дорога, по которой предложил идти настоятель, была грунтовой, местами засыпанной прошлогодней листвой, ветками.
— Оставайся здесь. — Он открыл маленький багажник мотоцикла и вынул оттуда такой же пистолет, какой был у Кристофа.
— Нет, — возмутилась Вера. — Я не останусь!
— Кто-то должен присмотреть за мотоциклом.
— Этого я делать точно не собираюсь! — разозлилась она. — Ты чуть нас не угробил, мчась сюда! А теперь бросаешь меня на этом пустыре?
— Я мчался сюда, чтобы успеть до того, как святой отец предупредит Мелека, что мы едем по его душу, — огрызнулся Эмиль, снял магазин, проверил патроны, громко им щелкнул, возвращая назад.
— С чего ты взял, что он его предупредит? — У Веры упал голос.
— Этот человек лгал нам, когда говорил, что в доме никого нет. У него был типичный вид оправдывающегося человека, не привыкшего к обману. Кроме того, он тушевался, сообщая нам его адрес. Он не мог назвать неверный путь, знал, что потом у него из-за этого будут проблемы. Тогда зачем он тер висок, задерживал дыхание, будто не решался говорить? Потому что он прекрасно знает, что в доме отсиживается если не Мелек, так его жена с ребенком.
— Боже, не могла же она там год просидеть! — воскликнула Вера, удивленная тем, что все-таки проморгала ложь в поведении священника.
— Могла, если ее кормили монахи.
— Но… зачем им это делать?
— Мелек их шантажирует. Они боятся. Если его арестуют, он начнет плести про них всякие страсти. Ну знаешь, насилие, издевательства, может, даже проституцию, как в «Маленькой жизни» Янагихары, добавит. А такие вещи хоть нипочем и не докажешь, но прилипают на всю жизнь. Обитель точно потом отдадут под отель.
— Господи! Я об этом и не подумала.
— Не ходи за мной… — Он пошел по узкой грунтовой дороге, с обеих сторон нависал кустарник. Вера и моргнуть не успела, как он свернул в густую растительность. Она ринулась следом.
— Уволишь меня? — Вера шла, хрустя сухими листьями и убирая от лица ветки. Силуэт Эмиля мелькал впереди, пистолет он нес дулом вниз. — Почему не пойти по дороге? Ты знаешь, как срезать? Бывал здесь раньше? А вдруг мы заблудимся? Эмиль, почему ты молчишь? Я уже не помню, где мы оставили мотоцикл?
— Можно я отвечу на первый вопрос?
— Да.
Вера на несколько минут зависла, вспоминая, какой вопрос был первым.
— Знаешь, почему открыть детективное агентство для тебя было плохой идеей?
Он не ответил.
— Ты не можешь быть детективом!
Он опять промолчал.
— Детектив должен быть льстецом, подлизой, подхалимом, располагающим, иногда нахальным, но при этом тактичным. А мы слишком гордые для того, чтобы снизойти до подозреваемого и быть к нему чуточку вежливей! Я уж не говорю человечней. Ты вспомни хотя бы комиссара Коломбо. Заурядный, с простыми, но вежливыми манерами, всегда улыбается, добряк. А ты даже в зеркале себе не улыбаешься, да?
Молчание.
— Откуда столько чувства собственной важности!
Эмиль шел вперед, как таран, Вера насилу поспевала, чтобы не упустить его из виду. Если потеряется, он ее искать не станет.
— Эй, ну скажи что-нибудь!
— Я это уже сто раз слышал.
— Может, стоит внять советам?
— Не хочу… Тише. — Он пригнулся. — Присядь. Мы подошли к дому с торца. Видишь стену?
В плотной завесе зарослей кое-где проглядывала кирпичная кладка с обсыпавшейся штукатуркой и балки деревянной террасы, над деревьями виднелась односкатная крыша, покрытая черепицей — стало быть, дом двухэтажный.
— Ты его один брать будешь? — Вера присела рядом с ним на корточки. Вокруг кусты, тишина, и они вдвоем сидят в засаде. К горлу подступил комок, застучало в висках. Такого чувства она не испытывала с тех пор, как лет двадцать тому назад бросила играть во дворе в казаки-разбойники.
Эмиль, низко наклонившись стал пробираться вперед, Вера — следом, стараясь быть тихой и незаметной, чтобы лишний раз не нарываться на его злой, холодный взгляд хищника, учуявшего след добычи. Если бы он не был сыщиком, тогда бы точно стал серийным убийцей. Эмиль оказался настоящим, классическим социопатом. На минуту Вере подумалось: если он будет терпеть на своем сыщицком поприще неудачи, то, как любой нарцисс, сильно ожесточится, и тогда уж точно в газетах запестрят заголовки о появлении в Париже нового маньяка.
Они доползли до крыльца дома. Каким-то
