думали о том, что правильно, а что — нет. Они просто поняли тогда, в ресторане, посмотрев в глаза другу друга, поняли оба, сразу — это ты. Я ждал(а), я искал(а) тебя. Пусть не сразу узнал(а), не сразу понял(а), но это — ты.
И вот уже десять дней они вместе. Первое время практически не выходили из дома, потом все же пришлось вернуться в офис — Бернье один не справлялся.
Оказалось, что и работать теперь стало намного интереснее — когда вместе. Ника продолжала удивлять Димитриса своими способностями, она очень быстро училась, вникала во все нюансы, порой подсказывала смелые и толковые решения.
В общем, стала незаменимой. Во всех смыслах.
И Димитрис понял — именно с этой девушкой он хочет связать свою жизнь, сплести нити их судеб в единое целое, стать отцом ее детей. Чтобы дочери были похожи на маму, а сыновья… пусть тоже на маму, он не против.
Что? За десять дней невозможно узнать человека?
Ну, допустим, человека порой и за десять лет, и за двадцать, и за всю жизнь невозможно узнать, а вот понять для себя, хочешь ли ты быть рядом с этим человеком десять лет, двадцать или всю жизнь, вполне можно и за десять дней.
Прежде чем сделать Нике предложение, он решил сообщить о своем решении родителям, надеясь, что они обрадуются.
А получилось… То, что получилось.
Ничего, со временем они все поймут, они ведь умные. И добрые. И любят его. Они увидят, как их сын счастлив рядом с Никой, как он любит и как любим.
Да, любим, Димитрис чувствовал это, видел в глазах Ники. Любовь, нежность, страсть, радость, счастье — всю палитру чувств и эмоций. Правда, там, в ее глазах, в самой глубине, порой мелькало еще что-то, то ли грусть, то ли страх. А иногда казалось, что… стыд?
Да ну, глупости какие-то, хватит видеть то, чего нет. Ты просто не можешь поверить в свое счастье, в то, что все может быть так хорошо, вот и ищешь подсознательно (или все же сознательно?) подвох.
Так, сейчас надо заехать в ювелирный салон, забрать заказанное помолвочное кольцо и сегодня же вечером сделать Нике предложение.
* * *
— Как же я рада за тебя, сестренка! — в глазах Доры, прячущихся за стеклами очков, действительно сверкала радость.
Или это стекла бликовали на солнце, маскируя настоящие эмоции сидящей напротив девушки? И на самом деле в глазах названой сестры нет сияющего радостного тепла, там леденящий холод ненависти?
Алина встряхнула головой, отгоняя дурацкие в своей нелепости мысли. Откуда они вообще взялись? Как можно такое придумать?!
Ее Дора, ее милая смешная сестренка, искренняя и добрая, благодаря которой Алина нашла свою любовь, способна ненавидеть? И кого — ту, с кем так долго возилась, кому помогла начать новую жизнь, кого опекала и поддерживала!
Дура ты, Алина.
Вон, смотри, Дора даже расплакалась от счастья, отвернулась смущенно, сняла очки, промокает глаза, какое-то время так и сидит, отвернувшись. Делает вид, что любуется ухоженным парком, раскинувшимся внизу, под террасой ресторана, в котором они с Дорой встретились, чтобы вместе пообедать.
Снова пришлось ехать довольно далеко, чтобы не встретить никого из знакомых — Дора продолжала играть в шпионские игры, скрывая от всех их знакомство с Алиной… вернее, с Никой Панайотис, ассистенткой Димитриса Кралидиса.
Ну что же, если ей так хочется — пожалуйста, Алина не против. Зато отличный ресторанчик с великолепной кухней узнала, надо будет с Димкой сюда приехать.
Нет, ну какая же все-таки она славная, эта Дора! Как искренне радуется за названую сестричку! Алине даже стыдно немного, она ведь практически не вспоминала все эти дни о той, чьими усилиями они с Димкой теперь вместе. И сегодняшнюю встречу назначила, почти выпросила, Дора — потому что соскучилась.
А она, Алина — нет. Не успела. И теперь ей стыдно. Немножко — потому что негативные эмоции сейчас долго не удерживаются, плавятся в искрящемся счастье.
И ерунда про Дору и ее якобы ненависть тоже давно расплавилась, исчезла, забылась.
Официантка принесла заказ, Алине — запеченную форель, Доре — филе индейки под клюквенным соусом.
Алина с удовольствием вдохнула пряный аромат блюда — она всегда любила рыбу. И форель пахла чудесно, травами и специями. Но к горлу внезапно подкатил ком тошноты, Алина едва удержала его внутри. Зажала рот салфеткой и, опрокинув стул, выбежала из зала ресторана.
Дора криво усмехнулась, глядя ей вслед:
— Ну надо же! А ты шустрый, Димми. Что ж, так даже интересней.
Глава 40
Темно.
Жарко… Откройте окно — нечем дышать!
Почему так темно? Включите свет!
Голоса, я слышу, голоса, здесь точно кто-то есть! Но я не могу понять, о чем говорят, это не русский язык! Мне страшно…
Холодно, как же холодно… Но все равно не могу дышать, не закрывайте окно, дайте воздуха!
Я умерла? И все эти мучения — наказание за самоуправство? За то, что убила себя? А как же Алина? Где она? Я же к ней хотела!
Алина, доченька, где ты?!
— Алина… — еле слышно прошептали сухие губы женщины, лежавшей на специальной медицинской кровати, больше похожей на миниатюрный космический корабль.
Близкие и друзья вряд ли узнали бы в ней еще полгода назад красивую и ухоженную Светлану Некрасову. Сейчас на кровати лежала бледная до синевы, исхудавшая тень той самой Светланы, жизнь в которой поддерживалась только благодаря мерно попискивающей аппаратуре и капельнице.
Аппаратура, похоже, отреагировала на изменение состояния пациентки, дисциплинированно подала куда-то сигнал, потому что буквально через пару минут в палату реанимации торопливо вошел невысокий мужчина лет пятидесяти в униформе врача. Следом спешила медсестра, тараторя на иврите:
— Может, сбой аппаратуры? Но я побоялась сама проверять, ведь вы строго-настрого…
Врач нетерпеливо махнул рукой:
— Эстер, помолчи!
Проверил показания приборов, наклонился к пациентке, негромко позвал на русском языке:
— Светлана, вы меня слышите?
Никакой реакции. Медсестра разочаровано вздохнула:
