компании местных девиц. Они обнаружили его, просаживающим деньги в ресторанах и казино. Они видели его раскатывающим по Москве в такси, которое по виду больше напоминает лимузин. И они ни разу не видели его внутри или около нашего магазина. Позвольте напомнить вам, что организация, которую я представляю, оплачивает половину стоимости этого агентского вояжа. Я надеялся получить от вас свидетельства, которые если бы не объясняли поведение вашего сотрудника, то, по крайней мере, демонстрировали, что он ведет в Москве хоть какую-то работу. Этих свидетельств я не получил. И как лицо, уполномоченное говорить от имени Дома, я заявляю: у меня закрадывается подозрение, месье Потен, что нас развели как дешевую сучку. Развел ваш агент – этот Дювалье, который кормит вас фиктивными, взятыми с неба отчетами. А возможно – я пока только предполагаю – возможно, и вы состоите в сговоре с Дювалье и вдвоем радостно пилите наши деньги…
Договорить фразу Фуазену не дают остатки вина из бокала Потена. Они прилетают ему точно в лицо, заставляя его отпрянуть назад и замолчать.
Фуазен достает платок из кармана пиджака, молча вытирается, встает и забирает со стола свою папку.
– Это было очень глупо, месье Потен, – холодно произносит он. – Тем более, что в отличие от вас у нас есть доказательства.
Он бросает на стол, доставая из папки, пухлый коричневый конверт. Жан-Люк Потен ждет, когда Фуазен выйдет на улицу. Только, когда за «бухгалтером» захлопывается дверь, он придвигает конверт к себе.
Внутри – фотографии, много фотографий, сделанных, по-видимому экспедиторами «Луи Вьюиттон» в Москве. На каждом из снимков довольная рожа Жака Дювалье, специального агента Интерпола. Дювалье обнимает смеющихся девушек – всегда разных, причем некоторые выглядят так, будто им еще нет и двадцати. В руках специального агента почти всегда – откупоренная бутыль «Моет», он пьет шампанское прямо из горла. Серия снимков показывает Дювалье, неловко вылезающего из лимузина. В салоне – это видно – снова пустые бутылки. На последнем снимке – видимо, Дювалье признал в шатающихся неподалеку экспедиторах соотечественников и попросил их сфотографировать его – агент, изрядно поддатый, с полузакрытыми глазами неровно стоит и улыбается камере на фоне московского Кремля.
Подмосковье, лагерь зеленых
Полина с Боярцевым в лагере зеленых к югу от Москвы. Они прибыли сюда по зову, распространенному через интернет неизвестным экологом. Эколог сообщил, что здесь, в сорока километрах от города, хотят уничтожить прекрасный хвойный лес – собираются срубить его подчистую ради того, чтобы проложить на его месте автомобильную трассу. Боярцев откликнулся на зов сразу же – также как и десятки других зеленых активистов. И хотя борьба за экологию уже давно не была его основной сферой занятий, а его внимание занимала все больше война с мировыми брендами, все это было слишком нагло и слишком под носом, чтобы можно было это проигнорировать. Он предложил Полине поехать с ним и посмотреть на процесс изнутри. «Это будет очень динамично, – сообщил он. – И это будет хорошая смена обстановки».
Полина дала согласие, и вот уже неделю они живут в условиях дикой природы, варят еду в котелках, слушают песни бардов и отчаянно негодуют по поводу намерений властей в отношении несчастного леса. Со дня на день ждут прибытия строительной техники. Активисты развесили по периметру лагеря самодельные плакаты, призывающие строителей убираться вон.
По правде, говоря, из-за участи деревьев больше негодует Денис Боярцев, а Полина день ото дня мрачнеет, становится все менее разговорчивой и все чаще углубляется в самоанализ. То, что ей преподнесли как хорошую смену обстановки, немедленно начинает раздражать ее – и очень быстро это раздражение вырастает до таких размеров, что Полине даже становится стыдно. Она приказывает себе успокоиться, вспоминает мантры, старается во всем видеть позитивное. Но, господи, как же ее бесят эти бородатые экологи, будто шагнувшие в сегодняшний день из восьмидесятых – с гитарами наперевес. Как бесит ее это место – жалкое, совершенно не стоящее потраченных на него усилий. И, наконец – как же ее бесит спать в этой чертовой палатке! А особенно – залезать в нее, садясь на четвереньки и неловко выпятив попу. И знать, что вся экологическая кодла таращится на нее – не забывая, впрочем, перебирать струны и мычать песни про то, как круто жить дикарями.
В один из дней напряжение вырывается. Но с такой стороны, что Полина ненавидит сама себя: она понимает, как смешно сейчас выглядит, но – увы – уже не может остановиться.
– Послушай, Денис… Как бы это лучше сказать… В общем, если коротко, то… Черт! – она сжимает кулаки. – Короче, ты не мог бы реже надевать эти свои камуфляжные штаны с миллионом карманов?
– А что не так со штанами? – Боярцев сидит у палатки на туристической пенке. Он целиком увлечен чтением газеты с репортажем об очередной акции «Гринписа». В репортаже – рассказ о том, как милиционеры задержали человека, одетого в костюм мусорного бачка.
– Понимаешь, эти штаны – они выглядят очень по-лоховски. Да. Именно так бы и сказали на моей прошлой работе.
Боярцев удивленно поднимает голову.
– Что?
Полина сжимает кулаки, глубоко дышит, считает до пяти. Она сама не понимает, откуда в ней взялось все это – в ней, объявившей войну моде.
– Знаешь, мужиков в таких штанах мы всегда называли лесорубами и посмеивались над ними. Ни одна из журнальных девочек никогда бы такому не дала. Я надеюсь, ты понимаешь меня правильно сейчас…
– Очень интересно, – Боярцев откладывает газету в сторону. – И это говорит мне девушка, которая срезает бирки с одежды, и которую этот самый журнал прокатил по полной программе.
– Я просто хочу сказать, что есть какое-то понятие о стиле. А эти штаны – это анти-стиль. Я больше не могу смотреть на них спокойно.
– Ты хочешь сказать, тебе стыдно появляться вместе со мной?
– Я хочу просто предложить: может быть, когда мы вернемся в город, то съездим и купим тебе другие штаны? Купим или украдем, если тебе так больше нравится?
– Что тебя так не устраивает?
– Меня не устраивает, что все мужики в армейских штанах становятся похожи на каких-то недо-десантников, что это не сексуально, что когда ты стягиваешь свои штаны, стоя у моей кровати, у меня пропадает все желание.
– Мне казалось, ты любишь военную одежду. По крайней мере, ты сама стала носить ее.
– Девочки, это другое дело. На девочках это смотрится очень круто. Да, и мужчины – если бы речь шла о какой-нибудь рубашке или майке, или железных медальонах, болтающихся на шее – выглядят в этом
