неплохо.
– Ты знаешь, что эти штаны дважды спасали мне жизнь? – Боярцев поднимается с земли и теперь пристально, в упор, смотрит на Полину. – Что не будь там этих карманов, в которых лежали важные вещи, меня застрелили бы в первый раз и разрезали бензопилой во второй?
Полина согласно кивает, но не сдается.
– Но ты мог бы попробовать другой образ? – предлагает она. – Он мог бы быть такой же технологичный… Черные цвета, ремни, высокие кроссовки на шнуровке. Ты слышал когда-нибудь о движении готических ниндзя?
– Ниндзя? – Боярцев усмехается. – Ты хочешь нарядить меня в ниндзя? Чтобы полицейские покатились со смеху, увидев меня в таком виде?
– В Нью-Йорке много зеленых ходят так. Это удобно и совсем не смешно.
Боярцев дарит ей еще один пронзительный взгляд:
– Никогда. Больше. Не трогай. Мои. Камуфляжные. Штаны.
Он разворачивается и идет к костру, где в это время его бородатые соратники по борьбе как раз настраивают гитару.
– Черт! – Полина опускается на землю и закрывает лицо руками. – Ну, откуда во мне все это? Почему нельзя быть просто хорошей?
Повинуясь внезапному порыву, она вскакивает на ноги и бежит вслед за Боярцевым – бросается ему сзади на шею, обнимает, целует в мочки ушей, в затылок, в жесткую щетку волос.
– Извини, извини, извини, – шепчет она.
Боярцев – поначалу неприступный, постепенно оттаивает. После десятка поцелуев он даже позволяет себе слегка улыбнуться.
– Я понял, детка. Это прошлое не хочет тебя отпускать.
– Да, да, – соглашается Полина. – Это все прошлое.
В следующий момент из нее неожиданно вырывается фраза, которая заставляет ее застонать, а Боярцева моментально окаменеть вновь.
– Тогда, может быть, тебе начать курить сигары? В своих штанах ты станешь похож на Че…
Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика
– Короче, когда они пригнали свои бульдозеры, чтобы сравнять лес с землей и построить свою супертрассу, у них уже не было никаких шансов. Никаких, детка.
За тусклыми маленькими окнами на фабрике встает молодое китайское солнце. Мужчина ходит взад и вперед, заложив руки в карманы своего моднейшего пиджака. То что пиджак – моднейший, можно догадаться по крою: правильные линии, хороший силуэт и сидит точно по фигуре – делает его обладателя чуть шире в плечах, чуть уже в талии и при этом – ни одного лишнего сантиметра ткани, ни одной складки – короче, чертовски крутая вещь, а иначе и быть не может, потому что это – Том Форд, эстет, умница, интеллектуал, и стоит эта вещица не меньше месячного заработка всех работниц фабрики, закройщиц, швей, водителей – всех – и, возможно, пришлось бы доплатить еще, чтобы приобрести такой пиджачок и брюки к нему в тон.
Впрочем, оценить это великолепие сейчас может только один человек. Молодая китаянка застыла на месте и следит за рассказчиком так внимательно, будто он древний пророк или Уинстон Черчилль – в общем, фигура, способная выдавать откровения с периодичностью десять в минуту. И хотя это далеко не так, понять девушку можно: молодой человек – второй или третий белый мужчина, которого она видела в своей жизни. Подивиться есть чему. И еще – несмотря на начинающуюся полноту, он весьма и весьма симпатичный. Ну, и наконец – он хозяин, капиталист, владелец большого предприятия, важная персона, а девушка – хотя она еще очень юна – знает: если смотреть вот так вот преданно, ловя каждое слово, давая ему почувствовать, как важна и интересна его история, как значительны его слова, то, глядишь, и на твою долю обломится чуть-чуть проклятого капитализма и красивой жизни. Чем бог не шутит. Тем более, что ей не составляет это никакого труда – ей действительно интересно.
– К тому времени в лесу собралось не меньше пяти сотен оголтелых активистов, и все они были готовы лечь костьми, но не допустить вырубки леса. Видела бы ты этих людей, девочка. Настоящие людоеды. Они встали лагерем, растянули свои транспаранты между деревьев, поставили котелки с макаронами на огонь и приготовились к долгой осаде. Длинноволосые, лысые, в очках и без очков, движимые совестью, состраданием или жаждой крови, борцы за правду, задохлики и качки. То и дело в лагере мелькали такие рожи, что встретишь в темном дворе и отдашь все имущество – и еще будешь рад, что отпустили живым. Формально я был их лидером. Но на самом деле – нередко ужасался сам, хотя и старался не подавать вида.
Я заделался экспертом по экологии. По крайней мере, так меня представляли телеканалы – «Лидер борьбы за сохранение леса и эксперт по экологии». К счастью, моя борода к тому времени выросла уже настолько, что ни у кого не оставалось сомнений в моей компетентности. Глядя на свое лицо в экране телевизора, даже я начинал верить титрам. Кем еще может быть этот бородатый парень в камуфляже – явно сумасшедший, раз он готов спать и ночевать в промерзшей палатке, чтобы спасти несколько деревьев – если не экспертом по экологии и светлой головой, радеющей за зеленое будущее планеты? Картинка с моим лицом выглядела убедительно и беспощадно, а телеканалы – те старались вовсю. Все они – даже те, в чьи прямые обязанности входило защищать власть – единогласно, не сговариваясь, заняли сочувствующую позицию по отношению к защитникам природы. Ни одному журналисту даже в голову не пришло порыться в архивах и выяснить, что реликтовый лес, этот бесценный памятник природы, о котором я трублю на каждом шагу – на самом деле не является никаким памятником, не входит ни в одну из охраняемых зон, а на картах района и вовсе отмечен, как заболоченная, ни к чему не годная местность.
Пацаны из аппарата губернатора пытались апеллировать, предъявляли эти карты телекамерам и объяснялись. По телевизору, я видел, выступали даже Гузман и Кацман – те два чиновника, с которых началась заварушка. Они попытались донести до народа, что моя маска бородатого активиста на самом деле скрывает корыстный интерес – в виде фабрики, чадящей в двух шагах от лагеря протестующих. Но кто были они и кто был я? Хорошо побритые лицемерные рожи в дорогих костюмах мочат компроматом святое дело с бородатым чудиком во главе – вот что видел зритель. Он кое-что слышал про Иисуса. Тот тоже был бородат. И тоже стал жертвой таких вот выхолощенных высокомерных персон. Зритель не хотел ошибаться как тогда, в далекой древности. Теперь он знал точно: в споре надменных чиновников со странными бородачами, бородачи – за редкими исключениями – выступают на стороне добра.
Гусман и Кацман понимали это. Они
