сокрушенно качает головой: ой-ой, не повезло, что же нужно было натворить, чтобы достучаться до этого?
У Федора темнеет в глазах – от истощения, нервов, голода, но главное – от страха неминуемой скорой смерти. Ноги больше не держат, голова плывет, в следующую секунду он валится в обморок. Полицейским безумно весело.
– Он купился, – согнувшись от хохота говорит один. – Купился на камеру смертников.
– Пойду, приведу ребят, чтобы тоже посмотрели, – отвечает второй.
В комнату вваливаются еще полицейские, им пересказывают историю. Как по команде все достают мобильники, начинают снимать бесчувственное тело – все думают, как лучше назвать видео, когда будут заливать его на «Ютьюб». Варианты: «Наркоман отрубился прямо в участке», «Хлюпик расклеился перед допросом», «Любителю бутирата пригрозили камерой смертников, и вот что после этого вышло».
Когда все вдоволь насмеялись, Федора приводят в чувство и тащат в камеру. Обессилевший, он висит на руках полисменов – ноги волочатся по земле, чубатая голова безвольно висит. Со стороны выглядит как чистое гестапо.
Его вталкивают в клетушку два на два метра и с шумом захлопывают дверь. Дальше начинается самое ужасное. Рефлексия. Федор Глухов еще не до конца пришел в себя, но те участки мозга, которые продолжают работать, выдают сигналы SOS. Будущего больше нет… Попрощайся со всем, что ты любил… Общество кровожадных зеков отныне будет твоей компанией… И это в лучшем случае, если только смертный приговор отменят… А еще эта татуировка на заднице… С надписью «жертва»… Зекам она наверняка придется по душе…
Когда Федора Глухова вызывают к следователю, он уже готов сдать всех, лишь бы его помиловали, хотя следователь всего лишь хочет поинтересоваться, какого хрена он все это натворил? Чем провинился гостиничный номер – в котором, между прочим, останавливались президенты, короли и Мадонна – что Федор Глухов подверг его такой жестокой экзекуции?
Как раз на этот вопрос ответа у Федора Глухова нет.
В руках у следователя – фотоаппарат, изъятый при задержании. На его экране следователь листает фотографии, сделанные Федором во время проклятой ночи. Он увеличивает некоторые особенно удачные кадры, крякает, хмыкает, и по всему видно, что просмотр доставляет ему удовольствие.
– Просто немыслимо, – комментирует он. – Кстати, ты не познакомишь меня с девочками с тридцать шестого, тридцать седьмого и сто пятьдесят первого кадров?
Федора возвращают в камеру, где он обнаруживает, что за время отсутствия к нему подселили соседа. К облегчению Федора, это не какой-нибудь явный уголовный тип, а такой же растерянный, впервые попавший в лапы закона неудачник, как и он сам. Подобно другим жителям страны, никогда не бывавшим в тюрьме, Федор Глухов знает массу легенд о том, что делают в заключении с новичками те, кому сидеть не в первой. То, что сосед категорически не тянет на бывалого – например, в настоящий момент он сидит, забившись в угол камеры, и плачет навзрыд – позволяет Федору на время перестать беспокоиться за свою мужскую честь. Он отмечает, что сосед одет очень здорово и дорого – хотя после общения с полисменами одежда кое-где порвалась, что те его ногти, под которые не забилась грязь – вероятно, человек цеплялся за что-то, когда его тащили – выглядят тщательно ухоженными, словно над ними работали пилочкой в хорошем салоне, и что сквозь стрессовую бледность на лице и руках соседа проступает ровный плотный загар. Словом, несмотря на все удручающие обстоятельства, в незнакомце виден тот лоск, который отличает обеспеченных людей от необеспеченных.
Федор Глухов присаживается рядом.
– Анталия? – осторожно интересуется он, имея в виду загорелые конечности соседа.
Тот поднимает к нему удивленное, мокрое от слез лицо:
– Тайланд, – говорит он, после чего разражается новой порцией рыданий.
Федор Глухов смотрит на него, и на его глаза тоже наворачиваются слезы. Как же чертовски несправедлив этот мир, если два хороших парня – а в том, что его сосед – хороший парень, Федор почему-то не сомневается – вынуждены сидеть в тесной камере и оплакивать свою судьбу. Одного ждет смертный приговор за разгром гостиничного номера, а второго… «В чем могут обвинять этого человека?», – задумывается Федор. Полный, с солидной залысиной на лбу, нелепо скрючившийся на узкой скамье, тот выглядит совершенно безобидным.
Сосед шмыгает носом:
– Меня обвиняют в создании международной преступной сети, – говорит он, словно бы прочитав мысли сокамерника. – Но я не виноват, слышишь? Я не виноват! – он вскакивает со своего места и начинает стучать кулаком по двери. – Дежурный! Выпустите меня! Произошла чудовищная ошибка!
Через пять или шесть часов сидения Федору становится известна остальная часть истории. Незнакомца зовут Роман Кортюсон. Вообще-то, его настоящая фамилия – Раков, но Кортюсон звучало так по-французски, что Раков решил взять этот псевдоним себе – все французское хорошо котируется в том бизнесе, которым он занят. Речь идет о «Луи Вьюиттон», до недавнего времени Кортюсон возглавлял бутик бренда в Столешниковом переулке («Я был там самым-самым главным, понимаешь? – слезы ручьями текут по его лицу. – И все мальчики и девочки слушались меня»). Так продолжалось до тех пор, пока он не связался с двумя пройдохами, и те не предложили ему продавать в бутике левый товар («Это все они – они и их проклятые деньги», – рыдания). Барыши потекли к Кортюсону рекой, но потом один из продавцов случайно продал две левые сумочки редактору модного журнала («Полина Родченко, вряд ли ты о ней слышал») – и в магазин к Кортюсону ворвались полисмены во главе с агентом Интерпола. «Теперь ты понимаешь, что я никакой не организатор. Скажи это полицейским, когда тебя поведут на допрос. Скажи, что здесь сидит человек, который ни в чем не виноват. Я всего лишь жертва негодяев. Это они, а не я должны сидеть здесь».
Потрясенный Федор Глухов смотрит на сокамерника:
– Так это были вы? В том скандале с подделками…
Роман Кортюсон поднимает голову, его лицо искажает злобная гримаса. Он вскакивает, хватает Федора Глухова за крутки и начинает энергично трясти:
– Я же сказал тебе, что это был не я! Я ни в чем не виноват!
В следующую секунду приступ ярости проходит. Кортюсон валится на пол, всхлипывает и, кажется, готов вновь напустить море слез. Федор на всякий случай отодвигается от него подальше…
Следующие миллион лет они сидят молча – говорить больше не о чем, каждый думает о своем – а потом звенят ключи в замке и дверь камеры с грохотом открывается, впуская луч света из коридора.
– Глухов, – басят оттуда. – На выход. Смертный приговор отменяется.
Федору отдают ключи, мелочь, презерватив и даже шнурки, и ремень. Он
